— Мы, что ли, виноваты? — крикнул Корецкий. — Стихия. А ЧП у нас не было.
— Было, — веско сказал Чаквария.
Зашумели все разом:
— Хватит об этом.
— Праздник ведь.
— Ура бригаде Татаринова!
— А теперь кружок художественной самодеятельности нашего клуба покажет вам небольшой праздничный концерт.
Встал худрук и с ходу заиграл на баяне. Все узнали известную песню о дроздах. Из-за этой песни заведующего клубом и прозвали Дроздом. Дьячков потом рассказывал, смеясь: «У меня от этой песни уже скулы сводит. Он же по соседству с нами живет. Как вечер, так «дрозды». Как затянет!..»
— Итак, небольшой концерт для наших дорогих рыбаков, — бодрым голосом объявил Дрозд.
Девушка в красной куртке запела песню. Но на припеве Дрозд сбился, перестал играть и, нисколько не смутившись, сказал, что это настройка. Девушка запела снова, и снова Дрозда потянуло на другую мелодию. Девушка покраснела, всплеснула руками и скрылась в палатке.
— Бывает, — сказал Дрозд. — Мы же торопились. А сейчас вторым номером нашей программы — чукотская песня на слова известной поэтессы Антонины Кымытваль.
Три девушки-чукчанки взяли бубны. Пели они хорошо, согласно. Савелий впервые слышал чукотскую песню. Она удивила его своей незатейливостью, земными словами о любви к мшистой тундре, голубым озерцам, белоснежным оленям. Это было красиво.
Потом объявили акробатический этюд в исполнении преподавателя начальной школы и ученика-первоклассника. Огромный дядя схватил мальчишку и небрежно подбросил его вверх — тот перевернулся и встал на голову своему учителю, посидел на шее, перелетел между ногами через спину и сделал стойку на вытянутых руках акробата. Все хлопали и немножко жалели мальчишку — рубашка у него вылезла из трусов, показывая узкую спину с выпирающими худыми лопатками.
Дрозд затеял игры на смекалку и внимательность. Он сел перед Савелием, вытянул ладони, быстро сложил их и сказал:
— Делай как я. Внимание! Повторяем мои жесты… Так. Так. Молодец!
Савелий краснел, но старался поспеть за Дроздом.
— А зачем так? — вдруг строго спросил Дрозд. — Я же так не делал. Надо ладонями вверх, а ты — вниз.
Подсел Витек. Как ни мучил его устроитель концерта, морячок точно выполнял каждое движение Дрозда. Под дружные аплодисменты ему был вручен главный приз — гитара. Пластмассовые игрушки, карандаши, картинки достались к концу игр каждому рыбаку.
— По-моему, Дрозд нас спутал с детсадом, — буркнул Антонишин Савелию.
— Тише, все же старались люди.
— Ну, а теперь давайте споем вместе песню, — предложил в конце Дрозд.
— О дроздах давайте, — добавил Витек и взял аккорд на выигранной гитаре.
— Совершенно верно. Хорошая песня, — не поняв иронии, согласился Дрозд.
Гости засобирались, но Шелегеда предложил по традиции отведать рыбацкой ухи. Упрашивать дважды не пришлось. Разлили пиво. Ели весело, с шутками и прибаутками. Витек показывал девушке в красной куртке фокусы с картами, Корецкий рассказывал про ночной шторм, Омельчук сосредоточенно жевал, Антонишин кряхтел и говорил с Дроздом о политике. Чаквария перебирал квитанции, делал записи в своем блокнотике.
— Слушай, бригадир, а ты с хорошим наваром. Рыбы, считай, в неводах нет, а у тебя по квитанциям — урожай!
— А то! — залихватски мотнул головой бригадир. — Ребята все ухватистые… Только держись!
— А самый ухватистый — бригадир, — вставил Анимподист и хитро подмигнул. Он мог по одному виду рамы точно определить, сколько в ней рыбы, — Роза принимала? — спросил Дьячков.
— Не помню, — увильнул Шелегеда от прямого ответа.
Чаквария в разговор вникать не стал. Он знал, что у приемщиц на рыббазе есть свои любимчики. Но это его не касалось, у него свой, колхозный план.
Концертную бригаду отпускали с большой неохотой. Витек долго стоял по колено в воде, махал отъезжающим и, кажется, не замечал, как приливная волна захлестнула отвороты сапог.
— Тома! А? — восхищенно говорил он Савелию. — Мировая девушка. Договорились встретиться. Она от колхоза в профтехучилище на радистку учится.
— Ну-ну! — ободряюще поддержал его Савелий и, вспомнив об Илоне, поглядел на часы. До вечера еще было далеко.
Потянулись гости. Первой явилась омельчуковская блондинка с огромной сумкой. Вынула содержимое на стол, пригласила ребят. Тут были яблоки, вино, домашние пирожки. Савелий впервые разглядел блондинку. Ничего особенного: лицо строгое, глаза задумчивые, неулыбающиеся. «Наверное, лет тридцать или больше, — подумал он. — В годах».
Шелегеда смотрел на часы и хмурился. Лицо его враз смягчилось, когда Савелий шумно распахнул дверь и громогласно произнес:
— Шелегеда, на выход!
Пришла Людмила с дочкой. Голубоглазая девочка с косичками несмело подошла к Шелегеде и потупилась.
Он потрепал ее по голове, присел:
— Как вы там с мамкой? Живы-здоровы?
Людмила, хрупкая женщина с такими же голубыми глазами, как и у дочки, стянула с головы косынку, пригладила волосы:
— К вам пока доберешься… Такой берег крутой.
— Ну, айдате, к воде спустимся. Там прохладнее.
— Да нам вроде и не жарко.
— Все равно там лучше. Разведем костер, посидим-погутарим.
Они спустились и пошли вдоль берега. Еще какие-то две девушки долго ходили поодаль. Дежурный Антонишин не выдержал, пошел узнать, кого они ждут. Оказалось, Витька. Тот удивленно и недоверчиво разглядывал девушек в бинокль.
— А, вспомнил, на машине я их катал. — Он лихо затопал вниз по трапу.
К Антонишину пришла жена с детьми. Они расположились у воды, развели костер. «Неохваченными» остались Дьячков, Савелий и Корецкий.
…Шелегеда глянул на часы и удивился, как быстро пролетел день.
— Проснулся? — Людмила наклонилась к нему. — Эх ты, засоня…
— Да, считай, ночь не спал, — виновато проговорил Григорий.
— И зачем только тебе это бригадирство? Вон почернел аж.
— Э-эх! Все, Люд, — зевнул Шелегеда, — в последний раз. А девчонка где?
— Где ей быть? Играет с собачкой.
— В последний раз, — еще раз подтвердил бригадир.
— Неужто зимой будешь дома? — обрадованно удивилась Людмила.
— Точно! С подледным завяжу. Хочется пожить нормально.
— Нам и жить-то негде. Считай, одна комнатенка, да и та заваливается.
— А может, уедем отсюда, Люд? К моему деду, а? Домину отгрохаем, машину купим, сама знаешь, денег у меня хватит.
Людмила вздохнула:
— Куда ты их копишь, скажи, пожалуйста? Только одно — деньги да деньги… Надорвешься. Разве в деньгах счастье? — Она помолчала. — Вон Ивановы, смотри, как живут. Она телефонистка, он — бухгалтер, Откуда у них деньгам большим быть? А живут — душа в душу — не нарадуешься. Все вместе да вместе…
Шелегеда привстал, закусил травинку.
— Такая жизнь — тоже не жизнь. Контора да дом — вся и забота. А знаешь ли ты, что такое настоящий азарт добытчика? — он сжал кулак. — Охота! Настоящая охота, когда… Впрочем, чего это я?
— Ой, Гриша, ты вот так говоришь, а мне становится жутко. Погубишь ты себя. — Она вздохнула.
— Ничего. Я прошел все. Мне уж ничего не страшно. Да брось ты, Людка, чего это сегодня с тобой?
— Да знаешь, Гриша… Ребенок… наверное, будет, — тихо произнесла Люда.
— Чего, чего? — Шелегеда резко сел. Было слышно, как звенит запутавшийся в тонкой косынке комар. — Во дела-а! Чего ж ты молчала, дуреха?.. Ты не представляешь, как старики мои обрадуются! Они мне этим все уши прожужжали…
— А ты-то сам? Ты? — спросила смущенно Людмила.
Он вдруг неловко к ней подвалился, обнял колени; от нахлынувшей, незнакомой до той поры нежности, и еще чего-то щемящего, подкатила к горлу теплая волна. Он прикоснулся разгоряченными губами к прохладному ее колену.
— Ты что, ты что? — она нежно прижала ладони к его щекам, подняла голову и заглянула в глаза.
— Да так, нашло что-то… Ты только не волнуйся, заживем мы с тобой. Вот увидишь. Сыграем после путины свадьбу. Чтоб как у людей. И все будет у нас хорошо. Ты иди сейчас домой, пока светло. У нас сейчас дела. Мне пора. — В эту минуту он вспомнил о своем обещании Розе прийти на танцы.