Когда улегся шум, слово попросил мастер икорного цеха Васильченко, человек суровый и принципиальный. Он возглавлял в колхозе группу народного контроля.
— У меня, товарищи, такой вопрос к Дьячкову. Как получилось, что в разгар путины из вашей бригады ушел повар? Кто в этом виноват?
В зале сразу установилась тишина. Анимподист пожал плечами:
— Наверное, сам. Ему не подошли условия. Попытался работать на неводе — тоже не смог.
Васильченко обвел сидящих значительным взглядом, достал из кармана листок бумаги:
— Признаться, я ожидал более искреннего ответа от молодого коммуниста. Жаль, придется внести ясность. В начале прошлого месяца к нам поступило письмо от бывшего повара. Да-да, не удивляйтесь. Послушайте, что пишет.
Раздались голоса:
— Это к делу не относится.
— При чем тут Дьячков?
Равтытагин поднял руку, призывая к порядку.
— Пусть прочтет, а мы решим, относится это к Дьячкову или нет.
Васильченко громко и внятно начал:
— «Дорогие товарищи! Довожу до вашего сведения, что бригадир колхозной рыболоведческой бригады Шелегеда Григорий Степанович, с молчаливого согласия остальных, подрезал оттяжки невода и обманным путем занял самое уловистое место…»
Анимподист скосил глаз на отца. Старик, до этого сидевший внешне безразличным к происходящему, слегка подался вперед и теперь в упор смотрел на Васильченко.
— Далее, — продолжал Васильченко. — «В бригаде процветает пьянство и разврат. Однажды ночью привели на стан девок с рыббазы…»
Вторично скрипнуло кресло под Дьячковым. Ухватившись за подлокотники, он теперь немигаючи уставился на сына. Анимподист залился краской, но это было не смущение, — а злость.
— Неправда! — крикнул он в зал. — Не так было.
Равтытагин постукал карандашом по графину:
— Тебе слова не давали, Дьячков.
— Далее: «В бригаде процветают хищения социалистической собственности…»
Кто-то выдохнул:
— Это же преступление!
Но Анимподист не слышал слов; он смотрел на отца умоляюще, словно говоря: «Ну успокойся же, старина. Тебе нельзя волноваться. Успокойся, дома потом все объясню. Не так все это было».
Васильченко сел. Наступила неловкая пауза.
— Теперь вы рассказывайте, товарищ Анимподист Парфентьевич Дьячков. — Равтытагин впервые так обратился к Анимподисту.
Дьячков переступил с ноги на ногу, сжал руки, опустил их, потом спрятал за спину.
— Все это… не так, не так было.
— А как?
— Не так, говорю. Повар плохой человек. — Анимподист умолк, насупился.
— Можно мне внести поправку? — поднял руку Чаквария. — Да, в бригаде были некоторые ЧП. Но перестановку невода санкционировал я. Анимподист ни при чем, не имеет он отношения и к случаям нарушения дисциплины…
— Как это не имеет? — раздался голос из задних рядов. Анимподист узнал парня из соседней бригады по прозвищу Кудлатый. — Выходит, моя хата с краю?
Зашумели все враз.
Поднялся Равтытагин:
— Вопрос первый: Шелегеда срезал оттяжки?
— Не знаю, сам не видел! Может быть, и срезал, — крикнул Анимподист. — Течение там… сильное. Не взяли бы плана.
— Знаем мы это течение, — опять донеслось из зала.
— Вопрос второй: пьянки были, воровство было?
Анимподист смотрел на отца — тот сидел с опущенной головой.
Женский голос с места громко произнес:
— Да что же это? Выходит, не прием в партию, а персональное дело?
Встал Васильченко:
— Мы намеревались проверить жалобу. Но как вы слышали, многие факты подтвердил сам Дьячков, заместитель бригадира. Товарищи, конечно же, контингент в рыболовецких бригадах довольно разношерстный, трудный. Ни одна путина не обходится без этих, как тут сказали, ЧП. Но тогда зачем, спрашивается, каждый раз мы стараемся укрепить бригады коммунистами, снимаем их с других участков производства? Далее. Почему все эти факты не учитываются при подведении итогов соревнования? Ведь можно давать проценты, ходить в передовиках и быть, простите, нравственно недоразвитым человеком, этаким доисторическим питекантропом? — Васильченко обрушивал слова, точно молот.-За что же, с позволения сказать, этим питекантропам вручать знамя, давать премии? — Он перевел дыхание. — Но я отвлекся, это другой вопрос. Да, фамилия Дьячкова в жалобе не фигурирует, но это не снимает с него ответственности как с кандидата в члены КПСС. Зная вас лично много лет, я не допускаю, чтобы вы сами были активным участником всех этих, как тут говорили, ЧП. Однако бездействие — это тоже действие.
Привстал Нноко и крикнул Васильченко:
— Зачем так говоришь? Плохо говоришь!
Равтытагин сердито хлопнул по столу:
— Сядь, Нноко!
Слово взял председатель колхоза:
— Это хорошо, товарищи, что сегодня и именно на партийном собрании так горячо говорят о делах на путине. От фактов никуда не денешься. Признаться, я об этом не знал, а товарищ Чаквария, видимо, не захотел выносить сор из избы. Случай с кунгасом, обвалы после ливня, перестановка невода — все это не просто случайности или стихийные бедствия. Мы потом разберемся. Сейчас коммунисты принимают в свои ряды нашего земляка Дьячкова, которого многие из сидящих в зале знают чуть ли не с рождения. Пусть сегодняшнее собрание послужит ему хорошим уроком на всю жизнь. Это хорошая школа принципиальности. У меня есть предложение принять Дьячкова в партию.
— Какие еще будут предложения? Может быть, еще кто-нибудь желает сказать?
— Голосовать! Голосовать!
И в этот момент тяжело поднялся старый Дьячков. Он нерешительно потоптался на месте, неловко нахлобучил шапку — даже летом он с ней не расставался — и медленно, на виду притихшего зала, вдруг направился к выходу. Никто не смел его остановить. Анимподист сделал шаг вперед и до боли в сердце увидел, как стар и немощен его старик — некогда славный охотник и рыбак, неутомимый каюр, отважный и веселый человек, чье имя знало и любило все чукотское побережье.
У самой двери старик приостановился, оглянулся, хотел, видимо, что-то сказать, но вдруг странно привалился к косяку, схватился за грудь и медленно стал оседать. Анимподист первым метнулся к нему, поддержал, усадил. Кто-то уже вызывал «скорую», кто-то наливал в стакан воду, подносил валидол.
Равтытагин закрыл собрание.
Дома старику полегчало. Слабым голосом он потребовал, чтобы Анимподист немедленно шел на невод, в бригаду.
— Успею, — сказал Анимподист. — Зря ты волновался, старина. На путине, сам знаешь, всякое бывает…
Старик погладил ему руку:
— Я же люблю тебя, дурень. Люблю. Женись, ради бога. Не мотайся, как ветер в тундре. Растратишь себя раньше срока. А ты и так немолод, пора за ум браться…
Дьячков-младший возвращался на невод с тяжким чувством. К нему снова вернулась та злость, которую он испытал там, на собрании. Анимподист сжал кулаки, и если бы в эту минуту перед ним оказался Шелегеда или кто другой из бригады — не миновать беды. Но дорога приглушила боль, и порог палатки он переступил уже таким, каким был всегда — невозмутимым, доброжелательным. Посмотрел в лица ребят и опять, как это было всегда, в каждую путину, ощутил в себе не то чтобы причастность к этим парням, которые скоро уйдут в разные стороны, а скорее, душевную ответственность за каждого и за всех.
Первым не выдержал Антонишин:
— Чего хмурый такой? Рассказывай.
— Не тяни, — торопил Витек. — Все свои.
— Давай, давай выкладывай! — потребовал Шелегеда.
Анимподист улыбнулся и как можно равнодушнее произнес:
— Все нормально, ребята. Как там на неводе?
Из города все чаще стали наведываться «просители», как их окрестил Витек. Спрятаться от них было невозможно, еще труднее — отказать. Чаквария предупредил строго-настрого: ни одной рыбины на сторону! Кстати, в течение всей путины с прилавков магазинов соседнего городка не сходит свежая кета, а всю зиму — соленая и копченая. Но с каким-то странным упорством — под покровом ночи и днем — иные «просители» крадутся к неводам и с такой изобретательностью выклянчивают пару несчастных кетин (об икре и речи не может быть), что порою приходится уступать — лишь бы отвязаться.