Анимподист оживился:
— Невод сколько стоит? Четырнадцать тысяч? Четырнадцать. Катер, кунгас, лодка… Ну, клади еще с десяток. А и можно… — Он неожиданно зевнул и оглянулся на невод. — Хлопотно, да и деньги девать некуда. Мучайся потом, соображай…
— О себе думаешь. — Шелегеда кивнул в сторону ребят. — Думаешь, им тоже девать некуда? Они пришли заработать, они на меня надеются. Я им сейчас как отец.
— Ну-ну. Родной отец детям последнее не пожалеет. — Анимподист лукаво поджал губы. — Отцу разве самую малость, а?
— Говори-говори, — Шелегеда усмехнулся. — Не малость, а сколько положено.
— Бригадиру положено раза в два больше, нежели любому из них.
— Ну и что? Я — колхозник. У меня коэффициент плюс северные надбавки сполна…
— Выходит, в первую очередь заработает отец?
— Ну и что! — неожиданно взорвался Шелегеда. — Я с четырнадцати лет пуп рву. Это, считай, уже два десятка. Хватит. После путины уйду на заслуженный отдых. — Помолчал и добавил уже спокойно: — Пасеку разведу, дом в лесу выстрою…
— Строй, строй, — вздохнул Анимподист. — Может, когда и медком угостишь.
Анимподист Дьячков
От моря к дому Дьячковых ведет настил из мореных дубовых досок. Еще в конце двадцатых годов возле Русской кошки разбилась торговая американская шхуна. Отец Дьячкова, в то время первый председатель Товарищества по совместному вылову рыбы, собрал людей и перевез по первому снегу на нартах все, что осталось от шхуны. Лесоматериала тогда не было. Решили из пригодных досок и брусьев сколотить первый деревянный домик Товарищества. Уже до прихода первых пург среди яранг стойбища вырос приземистый, крепкий, словно монолит, домик с жестяной гофрированной крышей. Здесь разместились контора и клуб одновременно, фельдшерский пункт и мехмастерская. Запахи целых эпох смешались в трех больших дубовых комнатах с рундуками вдоль стен: трубочного табака и машинного масла, мореной древесины и лекарственной камфоры, оленьих шкур и заокеанского спирта… Шхуна везла к берегам Чукотки «огненную воду» в обмен на пушнину и моржовую кость.
С окончательным приходом Советской власти на Чукотку в стойбище Энмыгран первый пароход доставил товары и лесоматериал. Рядом с конторой простроили склад и школу. Добротные дома теснили яранги. А спустя десятилетие после Великой Отечественной войны правительство выделило средства для создания новых комплексов центральных усадьб всех колхозов Чукотки. Энмыгран переселился на левый берег небольшой речушки Дежневки, а «дубовый дом» остался на правом. Долго думали, что с ним делать, а тут старик Дьячков вышел на пенсию, вот правление колхоза и отдало ему этот дом в вечное пользование. Лучшего подарка для старика не могло и быть. Ведь здесь, в этой избе, прошли его самые светлые и самые трудные годы. Здесь ему вручали партийный билет и первую награду — орден Красной Звезды — за участие в спасении челюскинцев. Здесь он мечтал с единомышленниками о новой жизни Энмыграна, спорил и убеждал, радовался и огорчался. Здесь впервые познакомился с девушкой-чуванкой Еленой, жительницей глухого села в самых верховьях Лососевой реки. Она возвращалась домой с первой конференции комсомольцев Чукотки… Здесь, наконец, родился у них первенец Анимподист.
Сейчас старикам по семьдесят. Сам он в сезон путины работает в коптильном цехе. В свободное время уходит за нерпой, не пропускает и гусиную охоту. Правда, слух стал сдавать, а ведь раньше на звук сваливал гуся.
Матушка — та грибница и ягодница. Оттого никогда не бывает пуст их семейный ледник, тут и засахаренная морошка, голубица, княженика, маринованные грибы, соленая кета и копченый голец, замороженная нельма на строганину, нерпичья печень, дичь… Оленину в колхозе берут сразу тушей, сахар и чай — ящиками. Старая привычка, тундровая.
Одеваются Дьячковы во все прочное и чистое. На выход — ладные пыжиковые шапки, унты из камуса. Шубы и костюмы, правда, «материковского» производства. Однажды брат старика, живущий в Москве, прислал ему только что входивший в моду кримпленовый костюм. И приписал: «На лето тебе костюмишко приглядел. Ноский, хвалят…» Понравился старику — легкий, для комара непробиваемый. Что еще лучше придумать для летней жары? Стал в нем рыбачить, когда кормить собак, когда разделывать нерпу.
С давних пор старый Дьячков держит собачью упряжку. Когда-то она считалась лучшей из лучших, не один приз взял опытный каюр на традиционных весенних соревнованиях, не одну тысячу километров тундры избороздили стальные полозья нарт. А теперь вот пришлось сократить наполовину число собак в упряжке — хлопот много с ними, силы уж не те. Но все равно зимой Дьячков без упряжки обходиться не может… Для проверки песцовых капканов нет лучшего транспорта. Это Анимподист — тот купил мотонарты «Буран» и каждое воскресенье отправляется на лед лимана за корюшкой.
Анимподист окончил вечернюю школу-десятилетку. Дальше учиться пока не пожелал. Все откладывает до лучших времен. Говорит, в соседнем городе есть только педучилище, а оно ему ни к чему. Ехать в областной центр или еще куда — хлопотно. Свою рыбацкую службу он любит. Да что любит! Если бы вдруг вышел такой указ, что, мол, не только не будут платить за путину, но еще и брать за право в ней участвовать — Анимподист бы два раза не думал: «Нате, берите, только дайте душу отвести».
Так он рассуждает и потому, что к деньгам ровен, если не сказать, равнодушен. В одну из путин вдруг нашло на него затмение: за две с половиной тысячи скупил все цветы городской оранжереи и раздарил их отъезжающим девчатам с рыббазы. Сам-то он еще холостяк.
Вообще доход семьи Дьячковых солидный. Двухсот им за глаза на прожитье, остальные — в сберкассу. Старик в последнее время задумал купить в дом полированный мебельный гарнитур, каким обзавелся недавно сосед. Не для себя — для будущей семьи сына. Прикинули они оба и так, и эдак — нет, среди кадушек с растениями и нерпичьих ковров на дубовых стенах стильная, современная мебель будет нелепа. Решили отложить покупку до свадьбы Анимподиста.
В обед явился Чаквария. Воспаленные глаза, искусанное комарами небритое лицо… Все эти дни он как следует еще не спал: мотался по бригадам, выбивал на рыббазе дополнительные транспортировочные рамы, ругался с колхозным кладовщиком, у которого не хватило чистого постельного белья, связывался с Дальневосточным пароходством по поводу морозильщика, запрашивал ихтиологов «Охотскрыбвода» о первых стадах лососевых. Да мало ли дел у инженера по рыбодобыче накануне путины!
К Шелегеде Николай Чаквария завернул не случайно — место новое, неизведанное. Ему понравилась постановка невода. Только что закончился прилив, вода успокоилась. Издали невод напоминал распластанный аэроплан с широкими квадратными крыльями. Он лежал неподвижно, будто вмерз. Вечернее солнце окрасило реку в темный медный цвет. Ничто не нарушало спокойную гладь Лососевой реки, даже исчезли чайки. Так будет еще несколько минут. Потом река, насыщенная приливной морской водой, неслышно вздрогнет и плавно двинется всей своей мощью обратно, в море. Начнется еле приметный отлив, который будет с каждым часом нарастать; туго засеребрится возле наплавов волна, поплывут ветки и прочий береговой мусор, вогнутся канаты левого садка невода.
Чаквария терпеливо ждал разгар отлива. Впрочем, и так ясно — течение сильное. Парням придется крепко попотеть, особенно с кунгасом — тот обычно заводится в невод на шестах. Удержат ли? Но что поделаешь, лучшие места отвоевывает растущий город. Понятно было Николаю Захаровичу сегодняшнее состояние Шелегеды. Торопясь его успокоить, Чаквария заговорил о пересмотре бригадных планов.
— Учитывая сложные природные условия, Григорий, — сказал он, — решили тебе снизить план еще на двадцать процентов.
Шелегеда безразлично махнул:
— Какая разница?
— Большая, дорогой! Дадим, понимаешь, маленько сверх плана взять. Эти же двадцать процентов, сам знаешь, зачтутся с двойной оплатой за каждый центнер.
Шелегеда покачал головой:
— Да хоть в тройном размере. Это же эксперимент. Хорошо говорить сейчас, когда невод пустой. А с рыбой? Да еще со штормовым ветерком. Сорвется с места — не удержишь тракторами. Как тогда платить ребятам? — Немного подумав Шелегеда добавил. — За эксперимент.