– Ох, безнадежный случай! Они стесняются.
Девушки отвернулись и двинулись на глубину. Отмель была довольно длинной. Мы с Энтони последовали за ними. Они зашли в воду по пояс и бросились вплавь; одна из них при этом вскрикнула. И вот они уже плывут прочь. Через несколько секунд мы с Энтони плыли рядом с ними. Девушки остановились, едва доставая дно пальцами ног: море вокруг светилось. Малейшее движение оставляло на воде зеленоватый мерцающий след. Мы встали в кружок, заговорили об этом феномене, пропуская меж пальцев светящуюся ласковую воду. Джейн протянула руки Энтони и мне, Нэлл последовала ее примеру. Получилось смешно, совсем по-детски, вроде мы водить хоровод или сыграть в «каравай». Кажется, тихонько кружиться всех вместе заставила Нэлл. На такой глубине нельзя было двигаться иначе как очень медленно и плавно. Четыре головы, лишенные тел; касания под водой. Голая нога Джейн коснулась моей, но я знал – это случайность. Море светилось, и я видел, что Энтони улыбается мне.
Может, дело было в замечательных настенных росписях там, далеко за пляжем; может, просто в ощущении, что отпуск подходит к концу… нет, здесь было что-то более глубокое, какое-то мистическое единение, странно бесплотное, хоть наши тела и были обнажены. В моей жизни мне редко доводилось испытать религиозное чувство. Глубочайшее различие меж мной и Энтони0 – и двумя типами людей, к которым принадлежал каждый из нас, – заключается в том, что тогда я несколько мгновений чувствовал себя полно и безотчетно счастливым; он же, человек предположительно глубоко религиозный, воспринимал это всего лишь как несколько неловкую полуночную шутку. Я могу описать эту разницу и иначе: Энтони воспринимал меня как родственника жены, который ему приятен, а я его – как любимого брата. Это был миг непреходящий и в то же время мимолетный, миг предельной близости, столь же недолговечной, как и те крохотные организмы, что заставляли светиться воду вокруг нас.
Я много раз пытался так или иначе воспроизвести случившееся в своих работах… и мне всегда потом приходилось вычеркивать эти места. Потребовалось немало времени, чтобы я понял – даже атеист должен понимать, что есть святотатство. И утрата. Словно исчезнувшие с лица земли этруски, мы никогда уже не сможем быть столь же близки, как были тогда. Наверное, я уже тогда понимал это.
Бумеранг
Меня разбудила стюардесса: Лондон, скоро заходим на посадку. Я пошел умыться и привести себя в порядок; еще раз перевел часы вперед. Когда вернулся, у моего кресла стоял Барни.
– Дэн, меня Маргарет встречает. Может, мы подбросим тебя в город? Мне очень хотелось отказаться, но это выглядело бы грубой неблагодарностью. Кроме того, в это время ночи мне не придется приглашать их к себе – выпить чего-нибудь. Мы вместе покинули самолет и вместе прошли паспортный контроль; потом вместе ждали, пока появятся наши чемоданы. Барни отправился в дальний конец зала за тележкой. Все вокруг казалось нереальным, будто я все еще сплю и вижу дурной сон. Барни возвратился, широко ухмыляясь:
– То ли у тебя замечательная дочь, то ли у меня секретарша-телепат.
Я обернулся и посмотрел за таможенный барьер. Однако разглядеть вдалеке лицо дочери посреди смутной россыпи других лиц так и не смог. А Барни сказал:
– Она там с Маргарет. Так что, я думаю, у тебя теперь собственный транспорт есть.
За барьером приветственно поднялась рука, я махнул в ответ. Я же написал ей в телеграмме, чтобы не ждала и ложилась спать, и уж вовсе незачем было мчаться в Хитроу. Багаж уже начал совершать медленное круговое движение по транспортеру. Все это камнем ложилось на душу… я не имею в виду багаж.
Жена Барни была по-прежнему непривлекательной малорослой женщиной, утомленной и увядшей, несмотря на всегдашнюю улыбку и яркий макияж. Она старилась некрасиво; впрочем, я ведь и раньше находил ее странно провинциальной рядом с искушенным горожанином Барни. Мне смутно помнился их дом в так никогда и не ставшем фешенебельным Масвелл-Хилл. У Каро был странный, какой-то испуганный вид: очевидно, из-за того, что не сообщила мне о новой работе сама. Она бросила было взгляд в сторону Барни, но я уже обнял ее и прижал к себе. Потом взял за плечи и, слегка отстранив, сурово произнес:
– Я, кажется, строго-настрого приказал…
– А я теперь сама себе хозяйка.
Я снова обнял ее и тут услышал голос Барни:
– Нечего волноваться, Кэролайн. Я дал вам блестящую характеристику.
– Благодарю вас, мистер Диллон.
Некоторую неестественность ее тона я принял за сарказм: она знала, что он сбежал из Америки раньше срока.
– Дэн, ты помнишь Маргарет?
– Ну разумеется.
Мы обменялись рукопожатиями и несколькими репликами о том, что вот Барни раньше времени вернулся домой, о том, как тесен мир… ни о чем. Вчетвером вышли из здания аэропорта, мы с Маргарет впереди. Я слышал, как Каро спросила Барни о каком-то его интервью, но не расслышал ответа. Когда они нас нагнали, Барни просил Каро не звонить ему на следующий день, если только «уж совсем не припечет».
– И ради всего святого, не сообщайте никому, что я вернулся.
– Понятно.
Последовало еще одно настойчивое предложение Барни пообедать как-нибудь вместе; мы проводили их до машины; потом я покатил тележку туда, где Каро припарковала свой «мини». Я внимательно разглядывал дочь, пока она отпирала машину: на ней было длинное пальто, которого я раньше не видел. И новое выражение лица. Она придерживала дверь, пока я укладывал вещи на заднее сиденье.
– Я знаю, почему ты вернулся. Мне мама вчера сказала.
– Она в Оксфорде?
– У Поросеныша свинка, довольно тяжелая. Ей пришлось на пару дней вернуться в Комптон.
Поросеныш – домашнее прозвище ее единоутробного брата, сына и наследника Эндрю. В этом семействе в большом ходу был домашний жаргон в стиле Нэнси Митфорд105. Я выпрямился и взглянул на дочь:
– Удивлена? – Она кивнула и потупилась. – Мне очень его жаль, Каро. Несмотря на все семейные передряги.
– Я понимаю, папочка.
Это ее «папочка» часто произносилось как бы в легких кавычках; на этот раз они были особенно заметны.
Она обошла машину и открыла дверь со стороны водителя. Я, согнувшись, влез и уселся рядом.
– Когда-то мы с ним были очень близки.
Она не сводила глаз с ветрового стекла. Машина Диллонов, чуть впереди нас, двинулась прочь.
– Просто очень грустно, что понадобилось такое, чтобы вы снова были вместе.
– Дорогая моя, если ты явилась сюда сказать мне, что твое поколение в нашем семействе считает поведение моего поколения кретинским…
– Я явилась сюда потому, что я тебя люблю. Это ясно?
Я наклонился и поцеловал ее в щеку. Она включила зажигание.
– Я позвонила тете Джейн. Сегодня вечером. Когда получила телеграмму.
– Как она тебе показалась?
Мы тронулись с места. Каро неудачно перевела скорости и поморщилась.
– Держится. Как всегда. Мы больше обо мне говорили.
– Попробую отоспаться немного. Потом поеду.
– Ну да, – ответила она. – Я так и думала. Так ей и сказала. – Она поколебалась немного. – Она очень тебе признательна.
– Да я сам искал повода. Очень соскучился по тебе. Она с минуту ничего не отвечала, хотя губы ее слегка улыбались.
– Она хорошая?
Этот разговор должен был начаться, и я обрадовался, что Каро так легко и быстро подняла его сама.
– Да. И все-таки я соскучился по тебе.
– Говорят, она очень способная. Я помолчал.
– Тебя это шокировало?
– Ну ты даешь. Глупости какие. Я сама была в тебя немножко влюблена.
– Вот теперь шокирован я.
– Я в школе всем своим друзьям и подружкам рассказывала, какой ты… сокрушительный.
– Как водородная бомба? – Она усмехнулась. – Да?
– Когда я была совсем маленькой и ты взял меня в Девон, в этот великий поход по земле предков… Тогда я в первый раз всерьез задумалась о вас с мамой. Не могла себе представить, почему она ушла от тебя – такого хорошего. – Она помолчала и добавила: – Разумеется, тогда я тебя еще как следует не знала.
105
Нэнси Фримэн Митфорд (1904-1973) – английская писательница, автор романов о жизни аристократии и биографий исторических лиц.