– Ну, знаешь… Если бы ты вела себя не так мило…
Она по-прежнему улыбалась, но за улыбкой чувствовалась какая-то тревога, что-то, чего нельзя было сказать, что нужно было прятать под этаким поддразниванием. Она прибавила скорость, чтобы обогнать запоздалый грузовик. Мы направлялись в туннель, ведущий к шоссе М4.
– А как Ричард?
– С ним покончено, если это уж так тебя интересует.
Я бросил на нее короткий взгляд. Она чуть слишком сосредоточенно вела машину; потом скривила губы и пожала плечами. Как-то раз, давно, в период ее увлечения верховой ездой, я наблюдал за ней на ипподроме. Может, в чем-то Каро и не дотягивала до идеала, но препятствия она брала с маху, без колебаний.
– Когда это случилось?
– С месяц тому назад. После моего последнего письма.
– Появился кто-то другой?
– Просто… – Она опять пожала плечами.
– Бедняга Ричард. Он мне нравился.
– Ничего подобного. Ты же считал, что он типичный итонский106 болван.
Такие споры между нами не были новостью. Она приучилась вот так мне перечить, когда я взялся выводить ее в люди: мол, может, она и дура, но способна отличить, что я на самом деле думаю, от того, что говорю ради ее ободрения.
– Ты оказался прав, – добавила она.
– Хочешь, поговорим об этом?
Мы выбрались из туннеля. Я не узнавал знакомых мест, как часто бывает после долгих странствий: все вокруг, даже хорошо знакомый ландшафт, утрачивает реальность. Да еще эта ужасная промозглая сырость английской зимы.
– На самом деле все это произошло в Комптоне. Мы поехали туда на выходные. Думаю, из-за того, что там его холили и лелеяли как будущего зятя. Смотреть противно. Это и было последней каплей.
– Да он-то чем виноват?
– Знаешь, он таким оказался мещанином – просто фантастика какая-то. В глубине души. Честное слово. Просто упивался всем этим. Подлизывался к Эндрю, совсем голову потерял. Притворялся, что ему очень интересно слушать про надои молока, про охоту и про бог знает что еще. И я вдруг поняла, что он пустышка. Притворщик. Во всем.
– Ну тогда ты правильно его выгнала.
Злосчастный Ричард во многом походил на Каро: университет ему тоже было не потянуть. Родители его владели одним из крупнейших лондонских издательств, и он изучал издательское дело, используя старинный английский принцип: поскольку естественные склонности человека, несомненно, наследуются, нет необходимости их проявлять въяве. Ричард походя усвоил кое-какие левые взгляды, общаясь с не вполне всем довольными подчиненными отца, но ему-то предстояло еще хуже управлять ими в будущем; впрочем, возможно, он просто опробовал на мне идеи, неприемлемые у него дома.
– Он был до того отвратителен, ты просто не представляешь! Заявил, что Флит-стрит на меня дурно влияет. Как-то раз сказал, что я становлюсь резкой. «А это просто вульгарно, моя милая». Я швырнула в него бутылку джина – совершенно вышла из себя. Наглость такая! И нечего ухмыляться, – добавила она.
– Но хоть часть квартиры уцелела?
– Это было у него дома.
– Прекрасно. Никогда не швыряйся собственным джином. Каро закусила губы. Мы выехали на шоссе М4.
– Ты-то ведь знал – с самого начала. Мог бы предупредить.
– С моим-то умением выбирать идеальных спутников жизни…
– Мог бы и научиться.
– Уже поздно.
Она некоторое время переваривала мой ответ.
– Ты на ней женишься?
– Ее зовут Дженни. Нет. Не женюсь.
– Я не хотела…
– Я знаю.
Недопонимание… эта опасность всегда была присуща нашим с Каро отношениям. Что-то в ней и правда изменилось. Может быть, это было всего-навсего влияние нового, чуждого мира, где она успела пробыть полгода. Мне подумалось, что не все так гладко складывалось у нее на Флит-стрит, остались царапины; и оцарапать в ответ стало необходимым способом защиты. Я не согласился бы, что это – «просто вульгарно», но в ней действительно появилась какая-то новая резкость, на смену былой наивности пришла некоторая агрессивность. Шуточка о влюбленности в меня ей и в голову бы не пришла полгода назад, а о глупости, присущей старшему поколению, вообще и намека быть не могло.
– Ну а как работа?
– Очень нравится. Даже сумасшедшие часы.
– А новый босс?
– С ним интересно работать. Все время что-нибудь новенькое – не соскучишься. Чуть не полжизни на телефоне вишу.
– Что же ты мне ничего не написала?
– Немножко боялась, что ты будешь… Я знаю, он когда-то кошмарную рецензию на тебя написал.
– Да он и хорошие тоже писал. Это не оправдание.
– И с орфографией у меня нелады.
Я почувствовал какое-то замешательство и решил смягчить ситуацию:
– Ну так и быть. Теперь я дома.
Но она явно все еще размышляла о том, как я обижен на Барни.
– На самом деле наполовину ты виноват, что я получила это место. Мне пришлось кое-что ему перепечатать, и он спросил, не однофамилица ли я. – Каро помолчала. – Не могла же я отказаться. Это ведь такое повышение.
– Ну разумеется. Я очень за тебя рад. Минуту спустя она заговорила снова:
– Мама говорит, ты его недолюбливал.
– Ну, это все дела давно минувших дней.
– Вам удалось поговорить в самолете?
– Поболтали немного. О допотопных временах. Обо всем понемногу. О тебе.
– Знаешь, он ведь тебе завидует.
– Он вроде бы успел намекнуть об этом.
– В самом деле. «Зависть» – не то слово. Он говорит, его восхищает практически все, что ты делаешь.
– И не восхищает практически все, что делает он сам.
– Он ужасно не уверен в себе. В глубине души.
Я промолчал.
– Все они такие. Ты даже не представляешь, как им всем себя жалко. И приходится все это нытье выслушивать. Нам, секретаршам. А соперничество! Знаешь, все это так мелко: если «А» получает на полколонки больше, чем «Б», а «В» приглашен на деловой завтрак с начальством, а то еще фотографию «Г» поместили над подписанной им статьей… Если б они не встречались каждый день в «Эль Вино» да не грызлись там между собой, они бы все с ума посходили. Фактически Бернард лучше многих из них. Он по крайней мере способен над всем этим смеяться.
В опубликованных им статьях Барни всегда писал свое имя полностью. Сейчас я заключил, что отныне и мне придется при встречах именовать его так же.
А Каро продолжала:
– Знаешь, это до абсурда похоже на деревню у нас дома. Сплошные сплетни, подглядыванье, и все всё про всех знают.
Я не мог не усмехнуться про себя: эта новая уверенность в праве судить, в собственной объективности… когда-то я старался уберечь Каро от обсуждения блестящих – или тех, что считаются блестящими, – сторон моей собственной жизни. Даже если в Оксфорде я и был подвержен самолюбованию, позднее мне удалось избежать той его отвратительной разновидности, что так свойственна миру кино. Дома, в моем кабинете, на стенах – полки с книгами и даже висит парочка зеркал, но совершенно отсутствуют награды и грамоты в рамках, золоченые статуэтки, афиши и кадры из фильмов – эти вечно лгущие зеркала успеха; точно так же я всегда держал дочь подальше от знаменитостей. Теперь я заподозрил, что в этом не было необходимости.
Потом мы поговорили о семейных делах, о дяде Энтони, о планах Джейн, об их детях. Каро стала больше похожей на себя прежнюю, какой я оставил ее прошлым летом. Мы приехали домой, я отнес чемоданы наверх, Каро шла впереди. Я чувствовал себя безнадежно проснувшимся, разрыв во времени начинал брать свое. Дженни сейчас уже у себя дома и принимает душ после целого дня съемок; в перспективе – свободный вечер. А может, она поторопилась и уже переговорила с Милдред. Я ясно видел, как она собирает вещички, готовясь к переезду в «Хижину»; возникло острое желание позвонить в Калифорнию, но я убил его в зародыше. Пора отвыкать друг от друга.
У камина в гостиной стояли свежие цветы и непочатая бутылка виски, бутылка минеральной воды, бокал. Каро, в роли любящей дочери, включила электрокамин, убедилась, что я заметил все эти знаки внимания, это «добро пожаловать к родным пенатам». Я поцеловал ее в щечку.
– А теперь – в постель. Ты в десять раз лучше, чем я того заслуживаю.
– Когда ты предполагаешь завтракать?
– А когда тебе на работу?
– Это не важно. Бернард ведь официально еще не приехал. Нормально, если я к полудню буду на месте.
106
Итон – одна из старейших мужских привилегированных средних школ в Англии; основана в 1440 г.; учащиеся – в основном выходцы из аристократических семейств страны.