— А что конкретно тебе понадобилось в ящике с моим нижним бельем? Что ты вообще делал в моей спальне?
— Искал видеокамеру, — уморительно серьезно ответил Энди.
Виина принесла мне чашку чая.
— Я ему сказаля, Меляни, что у тебя точно быля видеокамера, но ты ее, наверное, продаля. Это я виновата.
Я перевела взгляд с Виины на Энди. Тот стоял с простодушным видом, подбрасывая на ладони детские пластмассовые ножницы.
— Мне все равно надо было узнать, — шепнул Энди, — что моя девочка предпочитает — чулочки или колготки?
Он отвернулся, с головой ушел в занятия с Дэниэлом, и оторвать его не представлялось возможности, хотя я безжалостно хлопала его по спине, дергала за футболку, даже забралась пальцами под ремень джинсов и оттянула резинку трусов, чтобы щелкнуть как следует.
Поздно ночью, едва мне наконец удалось уснуть, зазвонил телефон. Я потянулась к трубке, в полной уверенности, что это мой брат.
— Ларри, что за мировая катастрофа вынудила тебя позвонить сюда и расстаться с живыми деньгами?!
— Это не Ларри.
Точно. Это не Ларри. Это Стивен.
Я села на кровати, прижав колени к груди. Еще полгода назад я все бы отдала за ночной звонок Стивена. А сейчас даже не знала, что сказать.
— Тоскуешь по отцу?
— Угу. — И после паузы: — Ты его никогда не любила.
Я вздохнула.
— Сейчас у тебя самое трудное время. Постепенно будет все легче. После смерти мамы я постоянно набирала ее номер телефона и только потом вспоминала, что ее больше нет. Везде видела похожих на нее женщин. Но через несколько месяцев боль начала уходить, и через год я была более-менее в порядке.
— Теперь совсем не скучаешь по ней?
Я помолчала. Язык не поворачивался произносить такие страшные слова. Разве можно когда-нибудь привыкнуть к чему-то настолько страшному и бесповоротному, как смерть родителей? И все же мы привыкаем. Мне очень не хватало мамы, только когда я услышала диагноз Дэниэла. Никакой аутизм не помешал бы маме обожать Дэниэла.
— Боли нет, — сказала я в трубку. — Но я часто о ней думаю.
— А я часто думаю о Дэниэле. К такому не привыкаешь, верно?
Нет. К такому не привыкаешь. У Дэниэла бывали дни хорошие и плохие. Утром мы с Энди повели детей в городок аттракционов — и потеряли Дэниэла. Я снимала Эмили с качелей, а Энди отвечал на очередной телефонный SOS кого-то из мам аутистов. Поставив Эмили на землю, я оглянулась, не увидела Дэниэла и жестом попросила Энди помочь. Он обошел городок, но вернулся ни с чем. Через несколько минут я уже металась между качелями и песочницами с отчаянными криками «Дэниэл!». Энди подключил к поискам охранника. Вместе мы организовали поисковую группу из нескольких мам. Я описала им своего мальчика — карие глаза, светлые волосы, зеленые шорты, желтая футболка, — и волна тошноты подкатила к горлу от страшной мысли: то же самое придется повторять в полиции. Я разрыдалась, кинулась к Энди, но и ему нечем было меня утешить.
— Ты действительно считаешь, что он развивается, правда, Мелани?
Мне знакома и эта интонация, и чувства, что за ней скрываются. Я сама так часто задавала похожие вопросы, с замиранием сердца ожидая нужный ответ. Стивен хотел услышать от меня «да». Да, конечно, он развивается; с ним все будет хорошо, нет причин волноваться.
— Еще как развивается!
Я умолчала о вчерашней прогулке в детский городок и о том, что, когда Дэниэла наконец нашли, мы с Энди были близки к помешательству. Мой малыш забрался в пластмассовый тоннель — один из аттракционов городка — и что-то выстукивал палочкой по стенке. Десяток людей надрывались, выкрикивая его имя, а он не только не отозвался, но и не заметил, похоже.
Когда Стивен отключился, я набрала номер Энди. На звонок далеко за полночь он, конечно, не ответил — я услышала только просьбу оставить сообщение на автоответчике.
Я и оставила.
— Просто думала о тебе. Решила сказать «пока». Спокойной ночи.
Энди проводил у нас почти все вечера, заезжая сразу после работы. Возникал на пороге все в тех же драных джинсах, футболке и кроссовках — рюкзак через плечо, волосы во все стороны и неизменная улыбка.
Эмили в восторге от новой игры: она привязывала шнурки от его обуви к ножкам кухонного стула, Энди притворялся, что не заметил этого, вставал, делал шаг — и с потешным изумлением растягивался на полу.
Дэниэл, едва завидев Энди, тащил ему паровозики и просил, как мы его научили: «Давай играть!»
Мы все сроднились с Энди, и это здорово.
— Не так уж плох, — оценила Виина.
Ничего более положительного в адрес мужчин я от нее не слышала.
Когда дети заснули, трое взрослых завели речь о религии — или вокруг религии, поскольку из меня не велик знаток.
— Мы не были истово верующими. Правда, папа был иудей, зато мама — атеистка, — сказала я.
— Неужели не возникало проблем из-за разницы во взглядах? — удивился Энди. — У меня на родине поубивали бы друг друга на этой почве.
— Представь себе, никаких проблем. Их позиции странным образом уживались. После папиной смерти мама сделала единственную уступку иудаизму: она отвергала все, что с евреями точно не связано. Хотя и религии отца она нас не учила. Собственно, и не могла: сама почти ничего не знала. Если мама видела в чьем-то саду статую Девы Марии, что в наших краях не редкость, она говорила что-нибудь неодобрительное. А еврейскую Пасху, Песах, или Хануку не отмечала, но непременно сообщала нам, что настал праздник. Кажется, однажды она купила нам ханукальный волчок — дрейдел, только не объяснила, как с ним играть.
— А у нас соблюдали пост, — сказал Энди. — Каждый должен был от чего-нибудь отказаться.
— И от чего вы отказывались? — поинтересовалась у него Виина.
— Ни от чего. Какого черта?
— То есть католик вы чисто номинальный? — с бесстрастным видом уточнила Виина. И обратилась ко мне: — А родители твоей мамы тоже были атеистами?
— Квакерами.
— Ква-ке-ры? Странное слово. Как паралитики.
— Квакеры стараются хорошо относиться к людям.
— Индусы хорошо относятся к людям, — сказала Виина. — Ко всем, кроме мусульман.
— Ага. И к коровам они тоже хорошо относятся, — вставил Энди.
— Вы что-нибудь знаете об индуизме? — Судя по ее взгляду, подобная мысль Виине казалась абсурдной.
— Кроме их любви к коровам? Ничего.
— А во что верите?
Виина была убеждена, что в Бога верят только необразованные люди. Можно даже сказать, идиоты. И утверждала, что эти люди гораздо счастливее таких, как она. «Блаженные», — отзывалась Виина о верующих.
Энди вспыхнул, но вызов принял.
— Верую в Отца, Сына и Святого Духа. В Божий промысел верю. Но не в Папу Римского. Папа может поцеловать меня в задницу.
Виина снова повернулась ко мне:
— А ты что скажешь, Меляни? Тоже готова предльожить свою задницу для поцелюя религиозным лидерам мира?
Я мотнула головой, как будто отказывалась от чашки чая.
— Мне и так хорошо.
— Папу она тоже терпеть не может, — сообщил Энди Виине, незаметно подмигнув мне. — Сама сказала, по секрету.
— У нас уже и секреты имеются? — уронила Виина.
Несколько дней спустя, перед самым ужином, я услышала голос Стивена на автоответчике.
— Перезвони мне, Мелани, как можно скорее, — произнес он официальным тоном.
Так, так, все ясно. Агент по недвижимости наябедничал, что я ничего не предпринимаю в отношении кучи навоза, препятствующей продаже коттеджа. Стивен представления не имел о моих коварных планах, зато теперь он в курсе и наверняка жаждет поделиться собственным мнением на этот счет.
— Сегодня трубку не снимаем! — объявила я. Мы готовились к ужину в саду, таскали тарелки, ложки-вилки, бокалы. Даже Дэниэл пришел не с пустыми руками: торжественно принес соломинку для сока. — Кажется, Стивена поставили в известность насчет дерьмовой ситуации.
— Дерьмовой ситуации? — недоуменно повторила Виина.
— Я ослышался — или кто-то произнес «дерьмо»? — уточнил Энди.