Глава двадцать вторая
Нечестно требовать от человека, чтобы он не пытался помочь своему ребенку. Для родителя ничего не делать — значит постоянно бороться со всепоглощающим желанием вступить в бой с опасностью, которая грозит ребенку, защитить его, вынести из огня, убить его дракона. Даже в самом безнадежном случае ждать сложа руки неизмеримо тяжелее, чем делать хоть что-нибудь, пусть и абсолютно бесполезное.
Мой ребенок жил себе безмятежно, не догадываясь о своем отличии от других, а я разрывалась на части, выискивая способы остановить аутизм. У игровой терапии, при всей ее действенности, тоже есть ограничения. С фактором времени не поспоришь. Дэниэл очень быстро развивался, но и его сверстники не стояли на месте. Он обязан бежать с ними наперегонки — или вовсе отказаться от гонки. Для меня это так же очевидно, как если бы кто-то сказал: «Твой сын спасется из горящего дома, только если выскочит прежде, чем рухнет крыша».
Дэниэл играл с телепузиками, машинками, паровозиками (а как же). В догонялки с Эмили играл. Он научился говорить и способен сказать мне, что любит, а чего не любит. Он слушал сказки, если изображать их в лицах, и рисовал, если пообещать шоколадку. Словом, прогресс налицо, я ни в коем случае не умаляла успехи Дэниэла. Но все же до спасения из горящего дома ему еще далеко.
У врачей странная манера общаться со мной. Раньше, к примеру, доктора спрашивали, что меня беспокоит, а теперь просто смотрели с жалостью.
— И что вас сюда привело? — поинтересовался один из них, называющий себя специалистом по неврологии.
Странная постановка вопроса, согласитесь. Что меня привело? Стечение обстоятельств? Судьба? Или это риторический вопрос? Роль матери аутиста явно предполагает наличие чувства юмора. Приходится еще и развлекать людей, которым платишь бешеные деньги.
Я пошла напролом:
— Ему трудно далеко ходить. Говорит, ножки болят.
Доктор перевел взгляд на Дэниэла — тот играл на полу со своими паровозиками. Если пробыть в кабинете достаточно долго, он оторвется от игры и скажет, потирая коленку: «Ношка болит. Моя ношка болит». Он жаловался мне по нескольку раз на дню.
— Он ведь у вас аутист, — ответил человек в белом халате. На шее — стетоскоп, на столе — компьютер, у стены — кушетка для осмотра. Исходя из всех этих медицинских атрибутов, я сделала вывод, что передо мной врач, — и ошиблась.
— Вы считаете, что из-за аутизма у него болят ноги? Или же он жалуется, потому что болен аутизмом?
Мой собеседник задумался.
— Собственно, и то и другое. Ноги у него, возможно, и не болят. Его что-то тревожит, но он не знает, что именно.
— Дэниэл способен отличить ноги от рук. И от головы тоже.
Доктор посмотрел на меня так, словно я сама готовый пациент психушки. В отличие от его супруги, улыбавшейся с семейных фотографий. На столе целая выставка снимков любимой жены доктора и любимых чад, сплошь девочек.
— Видите ли, — сообщил он, — я пользую детей из ясельной группы местной школы для аутистов. И знаю, что они говорят все что взбредет в голову. А могут и промолчать, когда действительно болит.
Если бы любое мое слово воспринимали как полную белиберду, я тоже предпочла бы помалкивать. Школа для аутистов, говорите? Знаю я ваши «школы», которые и школами-то называются только потому, что подопечным еще не исполнилось восемнадцати.
Минут десять спустя консультант школы для аутистов убеждал меня в том, что Дэниэл способен вкладывать в свои слова исключительно их буквальный смысл. То есть может называть вещи и действия, которые видит собственными глазами. Ничего сочинить он не в состоянии, солгать тоже не может, как и ориентироваться в абстрактных понятиях. Все это также проявления аутизма. Кроме того, доктор заверил меня, что мой сын не испытывает боли, как другие дети. Нормальные.
— Минутку. С вашего разрешения я повторю еще раз, доктор, потому что искренне верю в вашу способность соображать.
Доктор потемнел лицом. Он не впервые имел дело с чокнутой мамашей аутиста.
— Н-да? — раздраженно бросил он.
Глазами показав на Дэниэла, я произнесла очень, очень медленно:
— Он говорит, что у него болят ноги.
Но мы уже не интересны доктору. Демонстративно уткнувшись в карту следующего пациента, он плевать хотел на то, что говорит и чего не говорит мой сын.
Тот же врач рассказал мне, что в школе, которую он курирует, дети пьют коровье молоко ведрами, могут сколько угодно кружиться на месте, потому что их не тошнит. И они не испытывают боли. Я попыталась втолковать ему, что из-за проблем с кишечником аутистам противопоказано коровье молоко: оно не усваивается в организме, в итоге делая их «еще больше аутистами». Так не стоит ли от него отказаться? Пусть не во всех случаях, но в некоторых это определенно поможет детям.
— Перейдите на козье молоко, — посоветовала я. — Сырое, не пастеризованное. Если не сработает, давайте им рисовое молоко.
— Им не понравится новый вкус, — возразил доктор. — А если эти дети перестанут пить молоко, они умрут с голоду.
— Ладно. Предположим. — Кому, как не мне, знать, чего стоит накормить аутиста. Я дни напролет терла кабачки, чтобы тайком напихать в гамбургер, а в йогурт из козьего молока вбивала желтки экологически чистых яиц. — Заменяйте коровье молоко постепенно: сначала долейте одну десятую часть козьего молока на девять десятых коровьего и каждую неделю уменьшайте долю коровьего, пока полностью не перейдете на козье. Вот увидите, детям это пойдет на пользу. По собственному опыту знаю.
— У вашего ребенка аутизм не в такой тяжелой форме, — сказал доктор.
Я не видела ни малейшего смысла уточнять, что изначально Дэниэлу поставили диагноз «умеренный аутизм», а не «аутизм в легкой форме». И уж конечно, не синдром Аспергера. Не стоило и рассказывать о детях, которым заметно помог отказ от коровьего молока. Я просто кивнула:
— Даже если это и так, доктор, для родителей безнадежных форм не существует. Может, стоить попробовать…
— Нет. — Он не скрывал раздражения: я определенно наступила ему на мозоль. Вероятно, кто-нибудь из мам аутистов уже предлагал то же самое. Он остановил на мне ледяной взгляд, перевел на Дэниэла, потом вновь уставился на меня. — Экспериментами мы не занимаемся.
А дети пусть себе кружатся. Никогда не забуду, что этот врач сказал перед самым моим уходом:
— Они могут кружиться сколько угодно, и их не тошнит!
Как будто эта способность, присущая детям-аутистам, достойна восхищения и подражания.
День выдался утомительный. Дэниэл скакал по дивану и стульям, нарочно натыкался на стены — все больше молча. Пока я пекла его диетические булочки, он налетел на меня неуклюжим смерчем. Одна радость: голова у него все-таки закружилась и затошнило так, что пришлось отдыхать на полу. Мне стало спокойнее. Нормальная реакция. Прекрати дергаться. Поднявшись с полу, Дэниэл подошел ко мне, вывернув губы, как обезьянка.
— Я тебя люблю, мой дорогой.
— Я тебя люблю, — сказал Дэниэл.
Повторил за мной? Или действительно сказал то, что хотел сказать?
— А почему ты меня любишь?
Совершенно идиотский вопрос, на который ни один ребенок не ответит.
— Ты любишь павозики.
Ошибся? Перепутал местоимения? Наверное, имел в виду, что он любит паровозики?
Я ткнула себя в грудь:
— Я?
И сердце у меня заплясало от счастья: Дэниэл кивнул.
Дети-аутисты теперь попадались мне на глаза повсюду: в парках, на вокзалах, в супермаркетах, да просто на улице. Многие мамы похожи на меня — так же квохчут над своими малышами, так же ловят каждый звук, каждый жест ребенка. Мы сходились мгновенно, нас роднила одна беда. Мы не тратили время зря, нам достаточно пары слов, чтобы познакомиться. От таких мам я узнала, что витамина В, цинка и магния Дэниэлу нужно больше, чем обычным детям. Узнала, что в Диснейленде аутистов пропускают без очереди, и это здорово, хотя свозить детей в Диснейленд мне и не по карману. Узнала о бесплатных уроках плавания в соседнем бассейне и о новейших идеях в обучении речи. Эти мамы добры, великодушны. Они замечательные.