- И приговор, - закончил Гириос - вынесенный Дэнилидисе, прозванным Погибелью Бордвика, справедлив, окончателен и обжалованию не подлежит! Я сказал!
Толпа, словно очнувшись от гипнотического транса, глухо загомонила, сбиваясь поближе к помосту в ожидании обещанного представления.
Шкафоподобный детина с всклокоченной бородой не торопясь, деловито напялил на голову остроконечную шапку-маску палача, принял из рук угодливого служки устрашающего вида длинный кнут с массивной витой ручкой и принялся демонстративно размахивать им, примеряя под свой замах.
Колотившая меня дрожь буквально колошматила и выворачивала наружу и стражникам пришлось приложить кое-какое усилие, чтобы подвести меня к столбу, помочь разоблачиться по пояс и привязать к этому самому столбу - мокрому, потемневшему, потрескавшемуся.
Я уткнулся лбом во влажное дерево, задержав дыхание, слушая гулкие барабаны в своих висках.
- Начинай. - Услышал я глухой голос Гириоса.
И буквально тут же мою спину обожгло резко-колючей болью. Я даже не успел ни испугаться, ни вскрикнуть. Буквально тут же обрушился второй удар. И еще, и еще, и еще... И дальше....
Сквозь звон в ушах до меня донеслось:
- Приговор приведен в исполнение. Отвязать!
Не так уж страшно и больно... Оказывается. Как это часто бывает - ожидание оказалось страшнее действия.
Как сквозь вату до меня доносились какие-то звуки, чьи-то настойчивые слова. Кто-то тряс меня за плечо, кто-то буквально насильно надевал на меня мою заляпанную просаленную рубашку. Я лыбился невпопад и пытался скрыть дрожь в коленях. Через какое-то время мою спину ожгло щиплющей болью. Я почувствовал как по спине текут, засыхая, липкие струйки.... Рядом что-то громко втолковывал Гримир, по левую руку вышагивали Дрольд и Торгвин, чуть впереди и справа Лангедок о чем-то спорил с сопровождавшими нас стражниками...
Столько всего нахлынуло на меня за столь короткое время, что мир вновь качнулся и поплыл цветными мазками.... Помню, что буквально на зубах я переступил какой-то высокий порог, как пахнуло на меня светом и теплом.... как поднимался по скрипучим ступеням.... толкал тяжелую дубовую дверь.....
Глава 9.
Последующие два дня я отлеживался и приходил в себя под присмотром моих новых приятелей и жизнерадостной чернявенькой Миры - помощницы хозяина той самой таверны "Дубовые листья".... Эээ! Вы же не подумали ничего такого?
Я получил годовалую дозу массажа, меня буквально мариновали какими-то примочками, обертываниями и натираниями.... Да, по совести сказать - я оклемался уже буквально через полдня, что было удивительно и для меня самого, но так приятно было урвать лоскуток тепла и заботы в этой сумасшедшей круговерти страха, боли и неопределённости.
Мои новоприобретенные друзья не покидали меня, я находился буквально под круглосуточным присмотром. И благородный Лангедок, превозмогая давящее чувство вины и неловкости, пытался всячески поддержать меня, выказывая различного рода учтивые знаки внимания - то отвар заварит, то Мире поможет тряпицу выжать.
- Илидис! - в очередной раз Гримир завалился ко мне на исходе первого дня моего оправданного безделья. - А ты не забыл, что мы изгнаны из этого славного городишки? Чтоб ему пусто было...
- Нет! Это ж надо! - В очередной раз начинал возмущаться он, в остервенении начиная жевать свою бороду. - Всякие огрызки могут безнаказанно грабить, убивать, охальничать! А стоит только честным, законопослушным странникам показать, что они против такого.... Так их сразу того... Из города... Да еще и пиво разбавленное наливают... Да что там - наливают. Недоливают!
Не знаю кому как, а мне было просто приятно от того, что этот искренне-резковатый гном в сопровождении приятелей или чаще всего в одиночку без обиняков врывался в мою импровизированную палату и начинал разглагольствовать о вселенской несправедливости и дрянном пиве. И я знал, что он, как и остальные буквально испарятся, если я выкажу усталость, либо неудовлетворенность. Я знал и не делал этого.
Во второй половине второго дня моего блаженного бездействия я был удостоен посещения Начальником гарнизона Порубежска и прилегающих земель Приграничья. Гириос пришел один в замызганном сером плаще и в стоптанных, покрытых дорожной грязью сапогах. Видок у него был, конечно. Мать моя в подобных случаях говорила - "С креста краше снимают".
- Илидис. - Без всяких предисловий и приветствий начал он. - Надеюсь, что ваше физическое и душевное состояние пришло в подобающий вид. Ибо я настоятельно прошу. Заметьте - прошу! В течение трех часов обеспечить спокойствие нашего города.
Если честно, то я был ошарашен таким причудливым словооборотом при построении вышеприведенной тирады. Фантазия сразу же угодливо нарисовала бравого Шерифа, наделенного полномочиями и вооруженного до зубов, сеющего Закон и Справедливость и пресекающего любые попытки непослушания.... Однако всё оказалось намного тривиальнее.
Продолжая свою речь и, одновременно, отвечая на мой недоуменно-немой вопрос, Гириос продолжал всё тем же бесцветным голосом:
- Тем, что совместно со всей своей честнОй компанией через те самые три часа вы будете уже довольно далеко от Порубежска и не появитесь ни в нем, ни в его округах в ближайший год.
Сидя в мягкой постели в чистой холщовой рубахе, я невольно почувствовал себя довольно неловко, ощущая всю серьезность политической ситуации местного масштаба. В то время как я позволил себе роскошь двухдневного беззаботного бездействия. Не вникая и не разбираясь в хитросплетениях регионального положения вещей, я всё-таки смог понять, как непросто приходится Гириосу в глухом уголке на отшибе великой Империи, где влияние Высокого Престола не так сильно, как хотелось бы центральной власти и как, я думаю, его преподносят в кулуарах и коридорах столичных императорских дворцов.
Благородный Гириос удостоил меня лишь пристальным взглядом, коротко кивнул и, резко поднявшись со стула, исчез за обшарпанной дверью.
В груди невольно зашевелилось что-то мерзко-холодное, отчего льющийся в окна солнечный свет превратился вдруг в тягучий тяжелый поток желтой субстанции, а легкомысленное щебетание птиц - в раздражающее колебание воздуха.
Я вскочил с постели, путаясь в тяжелых простынях, по ходу опрокинув с приставного столика плошки с какой-то жидкостью, матерясь и чертыхаясь, начал натягивать джинсы и рубашку.
Меч и прочие вещи обнаружились на стуле с противоположной стороны кровати, причем все они были аккуратно завернуты в отстиранный заштопанный плащ. Перстень же всё это время покоился на безымянном пальце правой руки, причем я уже почти смирился с тем, что он буквально стал продолжением моей плоти и кожи. Мне почудилось, что металл приобрел смугло-розоватый оттенок.
Кое-как одевшись и, нацепив так и не подогнанную перевязь, я в запальной спешке буквально пролетел второй этаж, два пролета лестницы, огромный, заполненный дурманящими запахами и сладким дымком холл и выпал на улицу.
Прозрачный холодный воздух осени чуть отрезвил мою горячую голову, вернув способность соображать и принимать решения.
Высокий изогнутый купол неба зачаровывал своей белесой синевой, неся в своих необозримых ладонях пригревающее ласковое солнышко, редкие стайки пушистых облаков, клинья печально курлычущих птиц....
Вокруг будничной суетой жил небольшой приграничный городок, врывался в мозг скрипом телег, далеким стуком кузнечного молота, криком женщины, отчитывающей непутевое дитя, грубоватым смехом компании плотников, ставящих новый сруб....
Я вздохнул поглубже, вбирая этот свежий, слегка пьянящий воздух. Задержал подольше, так, чтобы обожгло легкие, и выдохнул весь без остатка. Голова стала ясной, мысли потекли трезво.
Так, ну и что я всполошился? Да, впороли мне ремня за плохое поведение, но так ведь не вздернули, что намного хуже. Попросили вежливо дрыснуть из города - ну так что ж, дрыснем, раз просют... Мы, ежи бобруйские, птицы не гордые - не верьте молве!