Уже намереваясь встретить своих, Давыдов из низины поднялся на небольшой взгорок и тут почти лицом к лицу столкнулся с шестью французскими конноегерями, бывшими, должно быть, в наблюдательном разъезде. Всё решили какие-то мгновения. Французы от неожиданности, видимо, чуть призамешкались, и Давыдов дал шпоры лошади, которая вихрем взяла с места. Вслед ему вразнобой застучали выстрелы из карабинов. Мари, должно быть, оказалась раненой. Давыдов почувствовал, как она разом дрогнула на скаку всем телом и хотя не сбавила хода, но задышала чаще и запаленнее. А неприятельские конноегеря, почувствовав легкую добычу, уже мчались следом, обходя слева и справа.
Денис ощутил вдоль спины противный холодок страха. И еще какую-то острую, пронзившую горло обиду за свою глупую беспомощность. Денис не мог даже отстреливаться, пистолеты у седла были пусты, после атаки на фланкеров он даже не успел их перезарядить,
Положение было действительно отчаянным. Мари продолжала скакать, но, как с ужасом понимал Давыдов, из самых последних сил. Один из французов, лошадь у которого была, должно быть, порезвее, настиг его уже настолько, что сумел ухватиться за край развевающейся, схваченной у горла на одну пуговицу шинели. Рванув ее на себя, он чуть было не выдернул Дениса из седла. Слава богу, не выдержала пуговица, и в руках преследователя осталась одна шинель.
Однако Мари, неистово проскакав еще саженей двести, влетела в какое-то припорошенное снегом болотце, с размаху увязла по брюхо, дернулась и грянулась замертво. Денис, заляпанный жирной коричневой тиною, успел вскочить, намереваясь в последнем отчаянье рубиться до последнего, покуда не сомнут либо не застрелят, и вдруг, еще сам не веря в свое чудесное избавление, увидел, что настигающий его конноегерь, уже почти нависший над ним с обнаженным клинком, круто поворотил коня и помчался куда-то вбок, увлекая своих товарищей. И только тут услышал карабинную пальбу и знакомый казачий посвист.
На тело его разом навалилась какая-то неимоверная тяжесть, ноги подогнулись, и Денис, не в силах более с ними совладать, присел на сырую промозглую болотистую кочку возле мертвой Мари.
Сюда к нему подъехали его спасители — казаки все с тем же знакомым урядником.
— Ну, спасибо, братцы, век не забуду, — сказал Денис растроганно...
Вскоре Денис предстал перед Багратионом как был — без шинели, в заляпанном тиною, еще недавно сияющем новизною лейб-гусарском доломане, на чужой лошади. Князь вопросительно вскинул свои разлетные брови. Денис отрапортовал о происшедшем.
— Так это ты с аванпостными во фронте у французов столько шуму наделал? — радостно удивился Багратион. — И как только в голову тебе это пришло! Как нельзя кстати оказалась сия демонстрационная атака! Неприятель своею тяжелой кавалерией успел-таки обойти наших егерей. Еще бы чуть, и не было бы им выходу. Тут-то как раз и началась твоя пальба, чему я и сам поначалу подивился. А французы, видимо, тем паче. Они тут же порешили, что я перешел здесь в отпор всем авангардом, и, оставив егерей наших, кинули сюда свою конницу. Благодаря чему пятый полк вышел в полном составе, не потеряв ни единого человека, а неприятель все движение свое замедлил, видимо, до сей поры в том, что свершилось, еще никак не разберется... Так что — маладец! За дело, тобой учиненное, будешь представлен к награде! — заключил князь и, заметив, что улыбающийся Денис совсем посинел и продрог от холода, велел подать свою знаменитую лохматую бурку и уже с мягким рокотом в голосе добавил: — А это от меня. Взамен утраченной шинели. Бурка сия меня еще в Альпах от стужи спасала. Пусть теперь тебе послужит. Дарю! Ты ее, брат Денис, достоин!..
Впоследствии Денис Давыдов сумеет заслужить немало боевых наград. Но, пожалуй, ни одна из них не будет для него столь дорога и близка сердцу, как эта видавшая виды, пропахшая пороховым и бивачным дымом славных суворовских походов черная кавказская бурка князя Багратиона.
Глаза в глаза
Принявшись за свои военно-исторические записки, дотошно изучив многие документы и свидетельства очевидцев и участников боевых действий и присовокупив к ним свои живые впечатления, оставшиеся в памяти, Денис Давыдов будет внимательно и вдумчиво анализировать события этой кампании и неоднократно с печалью и горечью убедится в том, насколько безответственно и бездарно в военном отношении она велась со стороны высшего командования и какого огромного количества бессмысленных, неоправданных жертв стоило это русскому народу. Впрочем, Беннингсена, верховодившего армией и высокомерно не желавшего даже принимать российского подданства, эти потери никогда особенно не интересовали. Такие понятия, как отечество, ратная национальная слава, были для него пустым звуком. Служа не России, а лишь государю, он в этой войне, как и в последующих, более заботился не об интересах пригревшей его державы, а о своих корыстных целях и выгодах. А сии выгоды, как позже убедится Давыдов, окажутся весьма немалыми, помимо щедрых монарших милостей и наград. Непреложные факты и документы подтвердят, что Беннингсен, состоя в сговоре с хищниками интендантами, где первые скрипки играли представители все той же «немецкой партии», беззастенчиво обирал истекающую кровью русскую армию и сумел составить себе за прусскую кампанию, продолжавшуюся немногим более полугода, баснословное по тем временам состояние. Об этом будет множество гневных разговоров и в войсках и в обществе, однако Беннингсену, продолжавшему неизменно находиться в фаворе у государя, все сойдет с рук. В 1812 году он еще по настоянию Александра Iзаймет должность начальника главного штаба и, как один из самых ярых врагов Кутузова, станет плести против него свои ядовитые и злобные интриги, а его распоряжение, сделанное втайне от светлейшего князя о перемещении корпуса Тучкова на Бородинском поле, чуть было не обернется непоправимой бедой...
Все свои усилия в двадцатых числах января 1807 года Наполеон направлял на то, чтобы, перерезав линию снабжения русской армии, отбросить ее к Кенигсбергу и в конце концов прижать тылом к Фриш-Гафскому заливу. Все марши и перемещения войск, предпринимаемые в эти дни Беннингсеном, как ни странно, лишь способствовали этому плану. Главнокомандующий с каким-то непонятным, слепым упорством и методичностью сам шел в сети, расставляемые ему Бонапартом. Армия же, им ведомая, устав от бесконечных спешных передвижений, смысл которых ни для кого не был вразумителен, начала роптать.
И Беннингсен, до сих пор избегавший серьезных столкновений с французами, наконец, опять же неожиданно для всех, порешил дать при Прейсиш-Эйлау генеральное сражение.
В историю наполеоновских войн оно войдет как одно из самых жестоких и кровопролитных. Для арьергарда Багратиона, прикрывавшего общее отступление армии, это сражение начнется почти двумя сутками ранее. С 24 декабря, столь памятного Денису Давыдову его первым боевым крещением, войска князя Петра Ивановича будут почти беспрерывно находиться в огне, сдерживая своими плечами значительно превосходящие силы французов, ведомые самим Наполеоном. Багратиону ценою большой крови придется выигрывать время, надобное русской армии для окончательного сосредоточения и подтягивания растянувшихся по худым, заметенным снегом дорогам артиллерийских батарей и парков.
В памяти Дениса Давыдова эти дни и ночи, прошитые гулом артиллерийской канонады, останутся то усиливающимися, то откатывающимися назад натисками неприятельской пехоты и конницы, крутыми контратаками наших полков, дерущихся с каким-то отчаянным и отрешенным спокойствием, и тяжелой, сгибающей плечи и звенящей в голове усталостью, поскольку ему, как и всем бывшим в арьергарде в продолжение четырех бесконечно долгих суток, не придется сомкнуть глаз. Останется в его памяти и то, как, жестоко теснимые французами, они дойдут до самого Прейсиш-Эйлау, как начнется яростный бой на улицах города, во время которого он увидит, как будут расти и громоздиться в узких теснинах между домами целые завалы окровавленных трупов, как мелькнет известково-белое бесстрастное лицо тяжело раненного Барклая, как князь Багратион перед подавляющей силой противника выведет наконец терпящий значительный урон арьергард за городскую черту и тут вдруг появится неловко восседающий на коне, негнущийся Беннингсен, который вместо благодарности князю Петру Ивановичу за понесенные труды, недовольно кривя узкие провалившиеся губы, упрекнет его в попустительстве неприятелю и прикажет сызнова взять только что оставленный по великой необходимости город. И Багратион, гневно полыхнув глазами, с мертвенно-серым от усталости и незаслуженной обиды лицом, сойдет с лошади и, встав со шпагою в руке во главе колонны, сам поведет своих испытанных гренадер и егерей к Прейсиш-Эйлау. И Давыдов вместе с двумя другими адъютантами Петра Ивановича — Офросимовым и Грабовским — тоже оставят седла и пойдут рядом с князем в безмолвную и страшную атаку, после которой у Дениса надо лбом в пышном смоляном чубе навсегда останется снежно-белая поседевшая прядь. Колонна пойдет без выстрела, не прибавляя шагу, на беспощадно-разящий огонь неприятеля и, вплотную приблизившись к французам, ударит в штыки с такою неистовой и ужасающей врага решительностью, что единым махом напрочь вышибет его из только что захваченного города.