Отношения с Закревский у Давыдова были самые добрые. После знакомства на финской почтовой станции Сибо они неоднократно встречались и во время шведской кампании, и в пору ведения военных действий на Дунае, где Арсений Андреевич продолжал исполнять должность адъютанта при молодом графе Каменском. После же смерти командующего он оказался на какое-то время не у дел, и Денис сам его рекомендовал Ермолову, который и сделал Закревского правителем военной канцелярии Барклая-де-Толли. Теперь же Давыдову приходилось уповать на помощь старого друга.
Закревский откликнулся коротким дружеским посланием, в котором обещал похлопотать за Дениса.
Зная казенную волокиту, Давыдов умолял друга ускорить дело. Через неделю он пишет ему новое письмо, в котором выражает уверенность, что Закревский вызволит его наконец «из этого, проклятого омута». Тут же он сетует и на вопиющую несправедливость, учиненную с его производством в генералы: «...Сверх особых притеснений, не знаю, что я: полковник ли или генерал? Пора решить меня или уже вовсе вытолкнуть со службы...»
В этот же пакет, посланный Закревскому, Давыдов вложил и свое письмо, написанное по-французски, адресованное Александру I, в надежде, что Арсений Андреевич найдет способ вручить его находящемуся при армии государю.
Обращение к монарху было сдержанным и исполненным достоинства.
Теперь надобно было снова набираться терпения и ждать.
Сидя в наскучившей ему Варшаве, Денис Давыдов понемногу втягивался и в литературную работу: он продолжал приводить в порядок свои партизанские записи и пробовал вновь писать удалые стихи, все еще надеясь снова схватиться в горячем бою с прежним неприятелем.
А меж тем прогремело Ватерлоо. Бесславно для Наполеона окончились сто дней его нового правления. Союзные войска вновь заняли Париж. А вторично низвергнутого французского императора на английском военном корвете отправили в его последнее заточение на далекий островок Святой Елены, затерянный где-то в знойном мареве Атлантики.
А Давыдов еще оставался в варшавской вотчине великого князя Константина и ожидал решения своей участи.
Вспоминал он, конечно, с теплом сердечным Москву, друзей, вспоминал и Танюшу Иванову, к которой испытывал самые нежные чувства и которую до сей поры не мог ни с кем и сравнить. «Что делает божество мое? Все ли она так хороша? — спрашивал он Вяземского. — Богом тебе клянусь, что по сию пору влюблен в нее, как дурак. Сколько здесь красивых женщин; ей-ей, ни одна сравниться не может».
На что аккуратный князь Петр Андреевич ответствовал, что пленительница его пребывает в добром здравии, все так же блистает грацией и красотою, но в слишком уж опасной близости от нее настойчиво кружится балетмейстер Адам Глушковский, и будто бы уже поговаривают, что и воздушная российская Терпсихора не прочь поменять свою слишком уж простую отечественную фамилию на более благозвучную польскую...
На это Давыдов грозился, что, приехав в первопрестольную, «опутает усами ноги Глушковского и уничтожит все его покушения». Однако шутки шутками, а на душе у Дениса было отнюдь не весело.
Впрочем, наконец-то пришло благоприятное известие от Закревского. Он сообщил, что врученное им государю Денисово письмо возымело действие: дело о производстве в генералы разобрали, и оказалось, что при подготовке и рассмотрении наградных реляций будто бы Дениса спутали с его двоюродным братом Александром Львовичем, повышения которого в следующий чин Александр I почему-то не желал. Путаница такая, отмечал Закревский, вполне могла произойти по чьему-то небрежению либо умыслу, тем более что в армии в эту пору находится шесть Давыдовых, командующих различными частями. Во всяком случае, писал он, царь свою ошибку соизволил исправить, и Денису Давыдову вновь возвращаются генеральские эполеты...
Через какое-то время в Варшаву прибыло и официальное уведомление военного ведомства, подтвердившее, что за отличие в сражении при Ла-Ротьере полковник Давыдов только что жалован рескриптом Его Императорского Величества в генерал-майоры. О прежнем его производстве и разжаловании даже не упоминалось. Одновременно прибыло и новое назначение: состоять при начальнике 1-й драгунской дивизии, располагавшейся покуда в Бресте, куда и следовало ему теперь отбыть.
Денис читал полученные бумаги, конечно, и с великой радостью, и с глубокой болью. Несправедливость, случившаяся по пустому поводу, лишь по прихоти царя, была, слава богу, восстановлена. Но сколько нервов, крови и здоровья стоила Денису Давыдову эта высочайшая ошибка!..
Потаенный огонь
Я представляю себе свободное правление, как крепость у моря, которую нельзя взять блокадою, приступом — много стоит, смотри Францию. Но рано или поздно поведем осаду и возьмем с осадою... войдем в крепость и раздробим монумент Аракчеева...
Как прирожденный гусар, Денис Давыдов всегда относился к драгунам несколько свысока, почитая их не истинною конницей, а пехотой, посаженной на лошадей.
Поэтому, получив новое назначение, которое нужно ему было более для того, чтобы выбраться из-под великокняжеской тягостной опеки, он, прибыв к 1-й драгунской дивизии, тут же начал хлопоты о своем переводе. Командовать тяжеловесными, неповоротливыми драгунами, умеющими лишь кое-как обходиться с конями и привыкшими более действовать в спешенном строю, было для Давыдова сущим наказанием.
На первом же полевом учении, когда Денис потребовал от своих подчиненных исполнения не ахти уж какого сложного кавалерийского аллюра, два эскадрона по нерасторопности и замешательству помяли друг друга, а третий и того хуже: не сообразуясь с местностью, врезался в заснеженный овраг, побив и покалечив несколько лошадей...
— Ну что ж, ребята, — сказал в сердцах после этого Давыдов, — вы, знать, только что и можете, как шагом езживать. Давайте уж так и будем!..
Любезный Арсений Андреевич обещался поискать для Дениса иную, более подходящую должность. Однако свободных ваканций покуда не находилось.
В драгунской дивизии Давыдову было скучно, и он, конечно, искал любого повода из нее удалиться, хотя бы на время. В самом начале января 1816 года выпала возможность поехать для закупки лошадей в Киев на контракты, как издавна называлась проводимая там ежегодно большая зимняя ярмарка, на которую съезжалось по обыкновению чуть ли не пол-России.
Кроме изобильной торговли, киевские контракты громко славились своими увеселеньями, всевозможными зрелищами, потехами и балаганами, театральными представлениями, на которые с охотою езживали и столичные сценические знаменитости, и, конечно, крупною карточного игрою, где проигрывались целые состояния.
Отправляясь в Киев, Давыдов знал, что там он наверняка повидается со многими друзьями и знакомыми. А уж про родственников и говорить нечего: и Раевские и Давыдовы по зимней поре непременно должны быть в городе, слава богу, у обоих семейств там свои собственные дома. Нигде, как в Киеве, должна находиться и любвеобильная Аглая Антоновна, при воспоминании о которой у Дениса сладко заныло сердце...
Однако в давыдовском киевском доме оказалось на удивление тихо. Здесь из большого семейства был покуда один двоюродный брат Василий, почти все свое время проводящий в кабинете, сплошь заваленном книгами.