– Почему не на этаж? – без улыбки отшутился, словно проворчал, Владимир Алексеевич и сразу двинулся к вращающемуся турникету двери. Группа пошла вслед за командиром.
– Отдых только три дня, – сообщил Кирпичников перед посадкой в машину.
– Я хотя бы на неделю рассчитывал, – выразил недовольство майор Старогоров. – Неделя до Нового года, потом рождественские каникулы; отдыхай – не хочу... Для человека непьющего это, конечно, слишком много, но недели бы мне хватило.
– Генерал намеревался дать десять дней – думаю, вместе с каникулами, – но тут новая работа подвалила. Через три дня жду всех выспавшимися, умытыми и побритыми.
– Мне тоже обязательно бриться? – спросила Тамара Васильевна.
Владимир Алексеевич промолчал, не поддержав шутки.
– А что за работа будет? – поинтересовался капитан Радимов, большой любитель задавать вопросы.
– Не знаю. Не «не скажу», а просто «не знаю». Выспимся, и нам сообщат.
Владимира Алексеевича отвезли, как и полагается командиру, первым. Полковник вышел из машины. За ним вышел и Денисенко; тихо, чтобы другие не слышали, спросил:
– Что с Надеждой? – И посмотрел на окна, в которых горел свет.
– Не нашлась. Искать буду.
– А там? – Анатолий Станиславович кивнул на окна.
– Сына вызвали. Из командировки. Анализ на ДНК брали. В морге был неопознанный обгоревший труп женщины...
– И как?
– Экспресс-анализ не подтвердил идентичность. Полные данные будут только недели через две. Но экспресс-анализ, как говорит генерал, это девяносто девять процентов вероятности. Значит, нужно искать. Правда, еще не знаю, где и как...
– Да, в наше время люди теряются. Просто так теряются, и всё.
– Случается, что просто так, а случается, что и не просто...
– А в твоем случае?
– Есть подозрения, что не просто.
– Подробности расскажешь?
– Лучше не надо...
– Помощь нужна?
– Спасибо, Толя, если что потребуется, я обращусь. Тогда и подробности рассказать придется. Я знаю, что на своих друзей положиться могу.
– Можешь. И – полагайся. Мы же все, как тебе известно, люди без предрассудков. И не слишком стеснительные в отношении всяких авторитетов. А это важно.
– Я знаю.
Денисенко вздохнул и сел в машину. И Владимир Алексеевич услышал, как он оправдался перед остальными за продолжительность разговора:
– Наш командир категорически против того, чтобы как следует обмыть прошедшую операцию. А если командир против, я тоже настаивать не буду...
* * *
Дверь Владимир Алексеевич открыл своим ключом, который на время командировки оставлял в сейфе. В коридоре, в большой комнате и даже на кухне горел свет. Сын, услышав звук поворачивающегося в замке ключа, вышел встретить. Кирпичников-старший сразу заметил капитанские погоны на плечах Геннадия. Пожимая правую руку и одновременно обнимая свободной левой рукой, спросил:
– Очередную звездочку в тайне держишь?
– Думал по возвращении сюрприз преподнести... Только это не очередная, а внеочередная. До очередной мне еще, если помнишь, полтора года служить... После удачной операции присвоили. Оказалось, придется вместе с отцовской звездочкой обмывать... И у тебя, как я понимаю, тоже после удачной операции?
– Мне еще рано обмывать. Хотя сослуживцы и зовут полковником, приказ я еще не видел. Да и не в настроение все это...
– Да уж, пап... виноват, товарищ полковник...
Владимир Алексеевич разулся, разделся и прошел в комнату. Там царил обычный порядок – все выглядело так, словно Надежда была дома. Даже палас на полу был привычно пропылесосен. Геннадий, с детства воспитанный в болезненной любви к чистоте, видимо, хозяйничал к приезду отца. А вот и чайник со свистком подал сигнал с кухни. Сын хорошо помнил, что отец сначала пьет чай, долго пьет, и только потом ужинает. И пока Кирпичников-старший обходил квартиру, Кирпичников-младший поспешил на кухню. Скорее всего, так он стремился успокоить нервы отца, возвращая его, как он думал, в привычное ложе быта, – а в действительности его усилия только подчеркивали отсутствие в доме хозяйки. Но упрекать сына за старание, пусть и неумелое, тоже было нельзя. И Владимир Алексеевич понял это. Он прошел на кухню и сел пить чай вместе с сыном. Хорошо хоть, тот не догадался на время отцовского чаепития встать в дверном проеме плечом к косяку, как всегда делала мать...
Но одну традицию Владимир Алексеевич нарушил сразу: заговорил о деле до того, как сделал первый глоток:
– Генерал сказал мне, что ты уже предпринимал какие-то меры к поиску.
– Это слишком громко сказано, – хмуро ответил сын. – Серьезных мер я предпринять не мог – просто из-за недостатка информации. Ваш генерал намекнул, что у тебя есть какие-то соображения, хотя и просил на них не зацикливаться, потому что ему самому они кажутся надуманными и случайными. Поэтому я ждал тебя. А сам пока обошел всех соседей, объездил всех родственников и знакомых. Извини, без разрешения твою машину взял...
– У тебя же доверенности нет. – Это была реплика не возмущения, а непонимания.
– Извини еще раз. Я сам ее написал и расписался за тебя.
– Но в страховку ты не вписан.
– Это да, здесь пришлось рискнуть, чтобы время не терять. В третий раз извини. В любом случае пронесло...
– В этом ты пошел в меня – я сам сделал бы точно так. Конечно, ничего не нашел?
– Если бы нашел, наверное, уже сказал бы.
– Да, конечно... Что соседи?
– Видели человека, приезжавшего на машине. Долго был у нас. Точно дату не запомнили; помнят лишь, что машина с иногородним номером. Не московская. Я подозреваю, что это было еще до твоего отъезда.
– Да. Это меня дожидался следователь из следственного отдела ФСБ, нехороший молодой человек. Именно его я подозреваю. Я в тот вечер его за дверь выставил и не слишком добро с ним общался. У него глаза подлые, он может любую гадость устроить.
– Какие у него причины для устройства гадостей?
– Я объясню чуть позже... Что про Виктора знаешь?
– Про дядю Витю?
– Да.
– Острая сердечная недостаточность. И помочь было некому. Хотя и среди дня случилось, а найти в деревне, видимо, было некого. Там, на деревенском кладбище, и похоронили. Семья его так распорядилась. Не захотели в Москву везти.
Жена у брата была вторая. Дети были не Виктора, а от ее первого брака и с отчимом не слишком дружили. Таких похорон и следовало ожидать. Вопрос был в другом.
– Что – среди дня?
– Умер среди дня. По заключению экспертизы, около одиннадцати часов утра. Точнее, между одиннадцатью и двенадцатью.
– Скажи-ка мне вот что... Как долго может длиться сердечный приступ?
– Не знаю. Со мной не случалось.
– Со мной, к сожалению, тоже.
– Почему к сожалению?
– Потому что иначе я знал бы ответ на этот вопрос... Но предполагаю, что не половину дня. Это уже не приступ, а болезнь.
– Я тоже так думаю. Предполагаю, что никак не больше часа.
– Тогда приступ должен был случиться с Виктором на рыбалке. Он ни одного утра не пропускал, чтобы на рыбалку не пойти. Даже в мои приезды со мной не оставался, а уходил на Волгу. Для него это было чуть ли не главным в жизни. Страстный человек, который принадлежит не себе, а рыбалке. Это даже больше чем футбольный фанат...
– Мне это трудно понять. Я не фанат и не рыбак.
– Мне – тоже, но я наблюдал это своими глазами... Однако если бы приступ начался на реке, брат не смог бы дойти до дома.
– Так далеко?
– Нет, недалеко, но берег крутой и высокий. Там есть деревянная лестница, по которой даже я, человек со здоровыми сердцем и легкими, поднимался в два захода. До середины поднимусь, отдохну – и дальше. А при сердечном приступе подняться, мне кажется, вообще невозможно.
– И что? Это значит, что дядя Витя...
– Пока это ничего не значит. Но может значить многое... В деревне ты не был?
– Нет. Хотел съездить, но не успел. И еще побоялся, что не проеду. В тех краях, как я узнал, сильные снегопады были; по телевизору передавали, что все дороги завалило. А есть необходимость?
– Мне просто интересно, реконструкция церкви продолжается или нет?
– А какой здесь интерес? – Сын знал, что праздного любопытства отец лишен.