– В общем, да, – признал репортер, – я имею в виду аргументы представителя Ватикана.
– Тогда я отвечу вам так же, как ответил ему. Великая Хартия запрещает контроль актов морального выбора. Мы вправе подвергнуть моральному террору любую группу лиц с особыми обычаями, неприемлемыми для свободных людей. Эта группа вправе ответить нам тем же. Правительство не может сюда лезть, а обязано только пресекать насилие и угрозы его применения. Таково правило о невмешательстве в частную жизнь, верно?
– Конечно. Но, как мы помним, Абу Салих привел контраргумент: Великая Хартия – это учение этического нигилизма. О какой свободе морального выбора можно говорить, если одно из этических учений объявлено высшим законом и обеспечено правительственным принуждением?
– Этому типу я отвечал длинно, вам отвечу коротко и наглядно. Человек имеет право свободно владеть своим имуществом, верно?
– Согласен. Но какое…
– Эта камера – ваше имущество? – перебил Грендаль.
– Да, и что?
– Вот так. Теперь она моя, и я свободно ей владею. Есть возражения?
– С чего это она ваша, сен Влков?
– С того, что она у меня, вы же видите.
– Но она у вас потому, что вы ее у меня отняли, – возразил Секар.
– Вы зовете полицию, – констатировал Грендаль, – Иржи, будь другом, сыграй полисмена.
4. Иржи Влков, меганезийский школьник.
Мальчик вытер измазанную кремом физиономию, наставил на Грендаля указательный палец и строгим голосом заявил:
– Вы арестованы за грабеж! Верните эту вещь владельцу и следуйте за мной!
Грендаль быстро вернул камеру на стол, поднял руки вверх и пояснил.
– Вот видите, сен Секар, в чем различие между владением своей вещью и владением чужой? Так и с моральным выбором. Он принадлежит личности, и личность может распорядиться им так и этак, как захочет и когда захочет.
– В том числе, сделать выбор в пользу патриархальной морали, – вставил Секар.
– Да. Но только за себя, а не за соседа. Если личность принуждает соседа к своей морали, то присваивает чужое право. Как я, в случае с вашей камерой. Никто не говорит, что запрет отбирать чужую вещь – это нигилистическое отношение к владению, верно? Говорят наоборот: что это – защита права владения. Такую же защиту Великая Хартия обеспечивает праву на моральный выбор. При чем тут нигилизм?
– Гм, – задумчиво сказал репортер, – все это очень наглядно, но есть существенная разница. В отличие от свободы владения, свобода морали ограничивается социальными нормами. Я имею в виду, запрет на общественно-опасные поступки, на тот же грабеж, в частности.
– Никаких отличий, – спокойно ответил Грендаль, – то же самое касается владения вещами, которые, находясь в частных руках, создавали бы угрозу для всех. Люди договариваются, чтобы частные лица не владели атомными бомбами или национальными электросетями.
– Есть страны, где национальные электросети находятся в частных руках, – заметил Секар.
– В этих странах и грабят безнаказанно, – парировал Грендаль, – причем именно те, в чьих руках электросети. Попробуйте их наказать. Они вам электричество выключат – и все.
– Ага, – сказал репортер, – я попробую сформулировать. Значит, возможность навязать окружающим свою мораль, так же опасна, как частное владение атомной бомбой?
– Грен, ты этого не говорил, – вмешалась бдительная Лайша, подливая всем чая.
– Я помню, милая. Хотя, то, что сказал сен Секар, кажется мне правильным.
– Просто я хотел перейти к вопросу о мере наказания, – пояснил репортер, – ведь, если смотреть практически, то патриархально настроенные граждане всего лишь нахулиганили в нескольких магазинах, клубах и кинотеатрах. Обычно за это бывает штраф и небольшой срок лишения свободы, ведь так?
– Именно так, – подтвердил Грендаль, – но их преступление состояло не в хулиганстве, а в попытке запугать граждан и навязать правительству представления своей социальной группы. А как это называется, знает даже ребенок.
– Это называется «тирания» и карается высшей мерой гуманитарной самозащиты
И пояснил свои слова недвусмысленным жестом, завязав узел воображаемой веревки.
– Ого! – изумился Секар, – откуда такие познания?
– Будто вы в школе не учились, – в свою очередь, изумился мальчик.
– Не знал, что теперь этому учат в школе…
– И правильно делают, что учат, – вмешалась Лайша, – мы в свое время нахлебались всяких там высших интересов нации, и нечего нашим детям наступать на эти грабли.
– К счастью, Великая Хартия позволяет заменить смертную казнь депортацией, – разрядил обстановку Грендаль, – мне бы очень не хотелось приговаривать девятнадцать человек к лишению жизни.
– А если бы не существовало такой альтернативы, как депортация? – спросил репортер.
– Эта альтернатива придумана еще древними эллинами. Мало ли по каким путям могла бы пойти история? Это беллетристика, а у нас – реальность.
– Хорошо, сен Влков, давайте вернемся к реальности. Как вы прокомментируете заявление представителя Human Rights Watch о том, что в Конфедерации создана – цитирую по памяти – «обстановка тотального глумления над идеалами религиозно-культурных общин, чья мораль и чьи взгляды отличаются от правительственных»?
– О реальности, так о реальности, – согласился Грендаль, – давайте мысленно перенесемся на какой-нибудь из ближайших крупных островов. Ну, например, Нукуалофа. И заглянем в первое попавшееся открытое кафе у берега океана. Что мы увидим?
– Ничего особенного, – предположил репортер, – люди кушают, пьют напитки, или там…
– Мы увидим, – перебил Грендаль, – совершенно разных людей, отдыхающих согласно своему вкусу, но при этом соблюдающих необходимый минимум общих правил. Кто-то может сидеть там во фраке, кто-то – в купальнике, кто-то – в лава-лава, а кто-то – вообще голым. Это – личное дело каждого. Но никто не вправе ломать мебель или нападать на других посетителей и каждый должен платить за то, что съел и выпил. Это так, верно?
– При этом, конечно, одним людям может не нравиться внешний вид или стиль поведения других. К примеру, пуританина будут смущать раздетые натуралисты, натуралистам не понравятся мусульмане, закутанные с ног до головы в темную ткань, а мусульманам будет неприятно, что у большинства женщин открыты лица, а у многих – и другие части тела.