Северина Гревен, хорошо воспитанная, красивая молодая девушка, считалась одной из самых завидных невест в Арси. И конечно, сын фермера Гондревиля не мог не считать для себя честью породниться с близким другом сенатора и пэра Франции графа де Гондревиля. Вдова Бовизаж пошла бы ради этого на любые жертвы, но, узнав об успехах сына, она сочла излишним выделять ему что-либо из своего капитала, — мудрая осторожность, — ее примеру последовал и сам нотариус. Итак, сын фермера, некогда столь преданного Симезам, соединился брачными узами с дочерью одного из их злейших врагов. Быть может, это единственный случай, когда знаменитое изречение Людовика XVIII: «Единение и забвение» — осуществилось на деле.
После вторичного возвращения Бурбонов старик доктор, г-н Варле, умер, дожив до семидесяти шести лет; он оставил после себя двести тысяч франков золотом, припрятанных в подвале, а кроме того, недвижимое имущество примерно на такую же сумму. Таким образом, Филеас с женой, начиная с 1816 года, располагали тридцатью тысячами франков годового дохода, не считая торгового дела; ибо приданое дочери Гревен решил поместить в недвижимость, и Бовизаж против этого не возражал. Капитал, доставшийся Северине Гревен в наследство после деда, приносил всего лишь пятнадцать тысяч франков дохода, несмотря на все старания старика Гревена поместить его как можно выгоднее.
В первые же два года г-жа Бовизаж и Гревен убедились в непроходимой глупости Филеаса. Сбитый с толку коммерческой хваткой Бовизажа, которая показалась ему каким-то выдающимся даром, старик нотариус принял молодость Филеаса за силу, а его удачу — за гений дельца. Но Филеас, даже если он умел читать, писать и недурно считал, никогда в жизни не брал книги в руки. Говорить с ним было не о чем, ибо он отличался крайним невежеством и на все отвечал набором избитых фраз, которые старался преподносить как нельзя более любезно. При всем том, будучи сыном фермера, он был не лишен чисто практической смекалки. Люди, которые вели с ним дела, должны были обращаться к нему с ясными, краткими и вполне понятными предложениями, но сам он никогда не отвечал тем же своим конкурентам. Добрый и даже мягкосердечный, Филеас проливал слезы, стоило ему услышать какой-нибудь жалостный рассказ. Эта же доброта проявлялась в его почтительном отношении к жене, чье превосходство вызывало у него самое искреннее восхищение. Северина, женщина, не лишенная фантазии, по мнению Филеаса, знала решительно все. Ее суждения отличались тем большей проницательностью, что она обо всем советовалась с отцом. При этом она еще обладала твердым характером, благодаря чему стала полновластной хозяйкой у себя в доме. После того как она этого добилась, старик нотариус уже не так сильно огорчался, глядя на свою дочь; он видел, что Северина счастлива своим владычеством, ибо власть всегда приносит удовлетворение женщинам с таким характером; но ведь она была женщина. И вот что, как рассказывают в Арси, обрела женщина.
В период реакции 1815 года в Арси на должность супрефекта назначили виконта де Шаржбефа, отпрыска обедневшей линии старинного аристократического рода. Он получил это назначение по протекции своей родственницы маркизы де Сен-Синь. Молодой человек просидел в супрефектах целых пять лет. Говорят, столь затянувшееся пребывание виконта в этой должности, отнюдь не способствовавшее его карьере, было в какой-то мере связано с прекрасной г-жой Бовизаж. Впрочем, считаем своим долгом заметить, что все эти слухи отнюдь не подтверждались ни одним из тех скандалов, с помощью коих в провинции изобличают пылкие чувства, которые так трудно скрыть от аргусов маленького городка. Если Северина и любила виконта де Шаржбефа и виконт любил Северину, все это было в высшей степени благородно и благопристойно, как говорили друзья Гревена и друзья Марионов. А эта двойная клика умела диктовать свои мнения всей округе. Но ни Марион, ни Гревены не имели ни малейшего влияния на роялистов, а роялисты называли супрефекта счастливчиком и говорили, что ему повезло.
Как только до маркизы де Сен-Синь дошли разговоры, которые велись в светских гостиных о ее родственнике, она вызвала его в Сен-Синь, и так непреодолимо было ее отвращение ко всем тем, кто хоть в какой-либо мере был связан с участниками судебной драмы, столь роковой для ее семьи, что она заставила виконта покинуть Арси. Она добилась, чтобы ее кузена назначили супрефектом в Сансер, и пообещала ему сделать его префектом. Некоторые наблюдатели, не лишенные тонкости, утверждали, будто виконт нарочно разыграл из себя влюбленного, чтобы сделаться префектом, ибо он знал, как ненавистно маркизе имя Гревена. Другие замечали, что появления виконта де Шаржбефа в Париже неизменно совпадали с поездками, которые совершала туда г-жа Бовизаж под самыми пустячными предлогами.
Беспристрастному историку было бы весьма затруднительно составить мнение по поводу этих фактов, погребенных в прошлом вместе с другими тайнами личной жизни. Казалось, только одно обстоятельство могло дать некоторый повод к злословию. Сесиль-Ренэ Бовизаж родилась в 1820 году, в тот самый год, когда виконт де Шаржбеф оставил должность супрефекта, а одним из имен осчастливленного супрефекта, оказывается, было также имя Ренэ. Это имя было дано Сесили ее крестным отцом графом де Гондревилем. Если бы мать воспротивилась тому, чтобы дочь ее носила это имя, она бы в некотором роде подтвердила существовавшие подозрения. Но так как свет, вопреки всему, всегда хочет остаться правым, то все сочли, что это просто хитрая выдумка старого пэра Франции. Г-жа Келлер, дочь графа, носившая имя Сесиль, была крестной матерью. Что же касается родственного сходства Сесили-Ренэ Бовизаж, оно было прямо поразительно. Эта юная особа ничем не напоминала ни отца, ни мать, а со временем стала живым портретом виконта, от которого она унаследовала его аристократические манеры. Впрочем, это двойное сходство, духовное и физическое, никак не могло быть подмечено жителями Арси, ибо виконт туда более не показывался.
Северина все же сумела сделать Филеаса по-своему счастливым. Он любил хорошо поесть и не отказывать себе во всяких благах жизни; она держала для него тончайшие вина, стол, достойный самого епископа; у них была лучшая повариха во всем департаменте, но все это безо всяких претензий на какую-то роскошь, ибо Северина поставила свой дом, как полагалось, строго следуя всем правилам буржуазного уклада жизни в Арси. Арсийцы так и говорили, что обедать надо у г-жи Бовизаж, а вечера проводить у г-жи Марион. Господство дома Сен-Синей в департаменте Арси, вновь обретенное им благодаря Реставрации, естественно, повело к еще более тесному сближению всех тех семей, которые имели касательство к уголовному процессу по делу похищения де Гондревиля. Марионы, Гревены, Жиге объединились тем теснее, что успех их так называемой конституционной партии на выборах требовал полного единодушия.
Северина из расчета заставила Бовизажа вести торговлю чулочными изделиями, от чего всякий другой на его месте, разумеется, отказался бы. По ее настоянию он поддерживал торговые связи с Парижем, разъезжал по деревням. Таким образом, вплоть до 1830 года Филеас, которому предоставлялась возможность удовлетворять свои стяжательские наклонности, выручал из года в год столько же, сколько они проживали, не считая процентов, нараставших на капитал; и занимался он своим предприятием не всерьез, а как говорят в просторечье — походя. Проценты с капитала супругов Бовизажей, превратившиеся за шестнадцать лет благодаря стараниям Гревена в солидный капитал, составляли в 1830 году пятьсот тысяч франков. Таково было к тому времени приданое Сесили, которое старый нотариус поместил в трехпроцентные облигации по курсу в пятьдесят франков, что приносило тридцать тысяч франков дохода в год. Таким образом, можно было безошибочно определить, чему равнялось состояние Бовизажей, ибо оно приносило им в то время восемьдесят тысяч франков дохода в год. В 1830 году они продали свое чулочное предприятие торговому агенту Жану Виолету, внуку одного из главных свидетелей обвинения в процессе Симезов, и поместили свои капиталы, достигшие к тому времени трехсот тысяч франков, в государственные бумаги. Но у супругов Бовизажей была, кроме того, перспектива получить наследства — от старика Гревена и от старухи фермерши Бовизаж, причем каждое должно было прибавить к их доходам от пятнадцати до двадцати тысяч франков в год. Крупное состояние в провинции — это результат, который получается от умножения времени на бережливость. Тридцать лет старости — верный капитал.