Супрефект рассеянно слушал эти поучительные сплетни; Жюльен говорил без умолку еще несколько минут. Антонен Гулар слушал его, а сам думал о незнакомце.
— Подожди-ка здесь, — сказал супрефект своему лакею.
«Что за чудеса! — думал он, медленно возвращаясь в гостиную. — Обедает человек с графом де Гондревилем, а ночует в замке Сен-Синь... таинственная история!»
— Ну? Что? — встретили его дружным хором в кружке мадемуазель Бовизаж, едва только он появился в гостиной.
— Так вот... это граф, и из самых что ни есть родовитых. За это могу поручиться.
— Ах, как бы мне хотелось его увидать! — воскликнула Сесиль.
— Мадемуазель! — сказал Антонен, поглядывая с хитрой улыбкой на г-жу Молло. — Он высокого роста, статный, и он не носит парика. Его мальчишка-слуга насосался сегодня, как губка, его напоили шампанским в буфетной Гондревиля, — так вот этот девятилетний малютка, когда Жюльен заговорил с ним о парике его хозяина, ответил ему с высокомерием старого лакея: «Парик? У моего хозяина? Да разве я бы стал у него служить? Хватит и того, что он красит волосы».
— Ваша лорнетка сильно увеличивает предметы, — сказал Ахилл Пигу г-же Молло, которая только расхохоталась в ответ.
— И вот этот маленький тигр прекрасного графа, как он ни пьян, поскакал сейчас верхом в Труа с каким-то письмом, и, хотя на дворе ночь, ни зги не видно, он мчится сломя голову.
— Хотел бы я посмотреть на этого тигра, — заметил Вине.
— Если незнакомец обедал в Гондревиле, — сказала Сесиль, — мы узнаем, кто он такой, этот граф. Мой дедушка поедет туда завтра с утра.
— А вот что вам всем покажется странным, — продолжал Антонен Гулар, — из замка Сен-Синь только что прислали к незнакомцу горничную княгини Кадиньян, прелестную Анисету, с приглашением на вечер.
— Вот как! — воскликнул Оливье Вине. — Ну тогда, значит, это не человек, а какой-то дьявол или оборотень. На дружеской ноге с обеими семьями! Каково! Утром жуировать...
— Ах, сударь, что за выражение! — возмутилась г-жа Молло.
— Жуировать, сударыня, — это чистейшая латынь! — важно возразил ей помощник прокурора. — Так вот, значит, утром — жуировать у короля Луи-Филиппа, а вечером — метать банк в Холи-Руд у Карла Десятого. Есть только одна-единственная причина, которая может позволить христианину принадлежать одновременно к двум лагерям: и к Монтекки и к Капулетти... А-а! Догадался, я знаю, кто этот незнакомец!
— Да кто же? Кто? — посыпалось со всех сторон.
— Директор каких-нибудь железных дорог: из Парижа в Лион, или из Парижа в Дижон, или из Монтеро в Труа.
— Верно! — поддержал Антонен. — Вы угадали. Только банк, промышленность или биржевые аферы могут быть желанными гостями повсюду.
— Да! В наше время носители знатных имен, старинных фамилий, старые и новые пэры — все жаждут войти в какое-нибудь предприятие, — сказал Ахилл Пигу.
— Франков привлекают франки[8], — без тени улыбки сострил Оливье Вине.
— А вы, господин Оливье, совсем не похожи на оливковую ветвь мира, — заметила, улыбаясь, г-жа Молло.
— Но разве это не развращающий пример, когда такие имена, как Верней, Мофриньез и Эрувиль, красуются рядом с какими-то господами Тийе и Нусингенами во всяких биржевых спекуляциях?
— А в самом деле, должно быть, наш незнакомец — это действительно какое-нибудь железнодорожное акционерное общество в зачаточном состоянии.
— Тогда, значит, завтра же в Арси поднимется настоящий содом! — сказал Ахилл Пигу. — Да я сам сейчас же отправлюсь к этому господину и предложу ему взять меня в нотариусы. Ему ведь придется выпустить две тысячи акций!
— А наш роман станет просто паровозом... — грустно сказала Эрнестина Сесили.
— Граф, да еще подбитый акциями железной дороги, — сказал Ахилл Пигу, — это тем более завидный супруг. А он не женат?
— Это я узнаю завтра же от дедушки! — с притворным жаром воскликнула Сесиль.
— Ах, что за шутница! — промолвила г-жа Марион, выдавив насильственную улыбку. — Как, Сесиль, душенька моя, вы мечтаете о незнакомце?
— А почему же мне не помечтать о нем? — спросила Сесиль. — Что тут дурного? И потом все говорят, что это или какой-нибудь крупный биржевик, или очень знатный господин. Сказать правду, мне подходит и тот и другой. Я люблю Париж, я хочу, чтобы у меня был свой выезд, особняк, ложа в Итальянской опере... и все прочее.
— Верно! — поддержал Вине. — Уж если мечтать, так не надо ни в чем себе отказывать. А если бы я имел счастье быть вашим братом, я выдал бы вас за молодого маркиза де Сен-Синя; мне кажется, этот молодчик умеет сорить деньгами и не придает никакого значения антипатиям своей бабушки к участникам знаменитой драмы, в которой так печально погиб отец нашего председателя.
— Скорее вы станете премьер-министром! — сказала г-жа Марион. — Никогда внучке Гревена не быть женой Сен-Синя.
— Ромео чуть-чуть не женился на Джульетте! — заметил Ахилл Пигу. — А мадемуазель гораздо красивее, чем...
— Ну, если уж пошли разговоры из оперы... — простодушно заметил нотариус Эрбело, только что кончивший партию в вист.
— Мой собрат не слишком силен в истории средних веков, — сказал Ахилл Пигу.
— Идем, Мальвина, — позвал жену толстый нотариус, пропустив мимо ушей замечание своего молодого коллеги.
— Скажите, пожалуйста, господин Антонен, — обратилась Сесиль к супрефекту, — вы тут говорили об Анисете, горничной княгини Кадиньян, — а вы ее знаете?
— Нет. Ее знает мой Жюльен. Она крестница его отца. И они, кажется, друзья.
— Ах, постарайтесь, пожалуйста, через Жюльена уговорить ее перейти к нам! За жалованьем мама не постоит.
— Слушать — значит повиноваться, мадемуазель! Так отвечают повелителям Азии, — отозвался супрефект. — Вы сейчас сами увидите, что для вас я готов на все...
Он вышел и приказал Жюльену отправиться в карете, которая возвращалась в Сен-Синь, и во что бы то ни стало переманить Анисету.
В эту минуту Симон Жиге, который только что кончил раскланиваться и любезничать со всеми сколько-нибудь влиятельными людьми в Арси и теперь уже совершенно уверенный в своем избрании, присоединился к кружку, собравшемуся около Сесили и мадемуазель Молло. Время было довольно позднее. Пробило десять часов. Поглотив массу пирожных, оршаду, пунша, лимонаду и всяких иных напитков, те из гостей, которые пришли сегодня к г-же Марион исключительно из политических соображений и чувствовали себя несколько непривычно и стесненно в этом чересчур великосветском для них обществе, стали поспешно расходиться, тем более что они не привыкли ложиться так поздно. Остался тесный круг своих, близких людей. Симон Жиге, надеясь, что теперь ему, наконец, удастся поговорить с Сесилью, окинул ее взглядом победителя. Сесиль почувствовала себя задетой этим взглядом.
— Ты, милый мой, — сказал Антонен Симону, заметив торжествующее выражение на лице своего друга, — являешься к нам как раз в такую минуту, когда все наши обитатели Арси окончательно помешались.
— Да, да, окончательно... — подхватила Эрнестина, которую Сесиль тихонько толкнула локтем. — Сесиль и я, мы обе без ума от незнакомца, мы прямо вырываем его друг у друга.
— Во-первых, это уже не незнакомец, — заявила Сесиль, — мы знаем, что он граф.
— Какой-то проходимец! — презрительно проронил Симон Жиге.
— А вы бы позволили себе, господин Симон, — накинулась на него возмущенная Сесиль, — сказать это в лицо человеку, к которому княгиня Кадиньян присылает нарочных, который сегодня обедал в Гондревиле, а вечером будет у маркизы де Сен-Синь?
В голосе Сесили слышалось такое негодование, такая подчеркнутая резкость, что Симон пришел в полное замешательство.
— Ах, мадемуазель! — вмешался Оливье Вине. — Если бы мы все говорили друг другу в лицо то, что мы говорим за спиной, какое же у нас было бы общество. В обществе, а особенно в провинции, только и удовольствия, что позлословить.
— Господин Симон ревнует, ему не нравится, что ты так восхищаешься каким-то неведомым графом, — сказала Эрнестина.
— Мне кажется, — возразила Сесиль, — что господин Симон не имеет никакого права ревновать меня, как бы я к кому ни относилась.
С этими словами, сказанными совершенно уничтожающим тоном, Сесиль поднялась с места; все расступились, давая ей пройти, а она направилась через всю комнату к матери, которая подсчитывала свой выигрыш в вист.
8