Словом, Бовизаж жил так, как ему нравилось, жена ухаживала за ним, обе его служанки служили ему исправно, дочка ластилась к нему, он считал себя самым счастливым человеком в Арси, да, пожалуй, и был им. Чувство Северины к этому ничтожному человеку не было лишено некоторой покровительственной жалости, с какой мать относится к своим детям; когда ей надо было отчитать его, проявить строгость, она старалась сделать это в шутливом тоне. Трудно было представить себе более мирное супружество, а то, что Филеас испытывал отвращение ко всяким светским сборищам, где он неизменно засыпал от скуки, так как не умел играть в карты и никому не мог составить партию, позволяло Северине свободно распоряжаться своими вечерами.
Появление Сесили вывело Филеаса из замешательства.
— Да какая ты сегодня красавица! — воскликнул он.
Госпожа Бовизаж тотчас же обернулась и бросила на дочь пронизывающий взор, от которого Сесиль вспыхнула.
— Что это вы вздумали так нарядиться, Сесиль? — спросила мать.
— Но ведь мы же сегодня собирались к госпоже Марион. Вот я и оделась, мне хотелось посмотреть, идет ли мне новое платье.
— Сесиль! Сесиль! — сказала Северина. — Хорошо ли это, обманывать свою мать? Я недовольна вами. Вы что-то задумали и скрываете от меня.
— А что она такое сделала? — спросил Бовизаж, любуясь своей нарядной дочкой.
— Что она сделала?.. Мы с ней об этом поговорим потом... — ответила г-жа Бовизаж, погрозив пальцем своей единственной дочери.
Сесиль бросилась к матери на шею и, обняв ее, стала ласкаться к ней, что для единственных дочек является верным способом доказать свою правоту.
Сесиль Бовизаж, юная девятнадцатилетняя особа, была в шелковом платье светло-серого цвета, с фестонами из темно-серой тесьмы; оно было сшито в талию; лиф с маленькими пуговками и кантом заканчивался спереди мыском, а сзади зашнуровывался как корсет. Эта имитация корсета изящно обрисовывала ее спину, бедра и бюст. Юбка с тремя рядами оборок ложилась очаровательными складками, и ее элегантный покрой свидетельствовал о высоком мастерстве парижской портнихи. На плечи была накинута хорошенькая кружевная косынка, а на шейке милой наследницы был повязан красивым бантом розовый платочек. Соломенная шляпка с пышной розой, черные ажурные митенки, коричневые башмачки завершали ее наряд; если бы не возбужденно-праздничный вид Сесили, эта изящная фигурка, похожая на картинку из модного журнала, казалось, должна была восхитить ее родителей. К тому же Сесиль была прекрасно сложена — среднего роста, удивительно гибкая и стройная. Ее каштановые волосы были причесаны по моде 1839 года, — две толстые косы, заплетенные у висков, спускались ей на щеки, а сзади были заколоты узлом. В этом свежем, здоровом личике с прелестным овалом было что-то аристократическое, чего Сесиль никак не могла унаследовать ни от отца, ни от матери. Ее светло-карие глаза были совершенно лишены того мягкого, кроткого и чуть ли не грустного выражения, столь свойственного молодым девушкам.
Но все, что было романтического и необычного в ее внешности, бойкая, живая, пышущая здоровьем Сесиль портила какой-то мещанской положительностью и развязностью манер, присущей избалованным детям. Однако супруг, способный перевоспитать ее и уничтожить все следы, которые успела наложить на нее провинциальная жизнь, мог бы сделать из этого сырого материала совершенно очаровательную женщину. Сказать правду, Северина так гордилась своей дочерью, что это чувство возмещало тот ущерб, который она наносила ей своей любовью. У г-жи Бовизаж оказалось достаточно мужества для того, чтобы хорошо воспитать свою дочь. Она приучила себя обращаться с ней с притворной строгостью и таким способом добилась повиновения и подавила те зачатки зла, которые обретались в этой натуре. Мать и дочь никогда не разлучались, и благодаря этому Сесиль сохранила то, что далеко не так часто, как мы думаем, встречается у юных девиц, — чистоту мысли, истинное простосердечие и живую непосредственность чувств.
— Ваш наряд внушает мне подозрения, — заметила г-жа Бовизаж, — может быть, Симон Жиге сказал вам вчера вечером что-то такое, что вы от меня скрыли?
— Ну что ж! — вмешался Филеас, — человек, который вот-вот получит мандат депутата от своих граждан...
— Мамочка, дорогая, — зашептала Сесиль матери на ухо, — он скучный, надоедает... Но ведь, кроме него, для меня никого нет в Арси.
— Ты правильно о нем судишь, но подожди, пока не выскажет своих намерений дедушка, — отвечала г-жа Бовизаж, целуя дочку, чье признание обнаруживало большой здравый смысл, но вместе с тем показывало, что мысль о браке уже успела смутить ее невинный покой.
Дом Гревена на углу маленькой площади за мостом, на правом берегу Обы, — один из самых старинных домов в Арси. Он сбит из теса, и промежуток между его тонкими стенами засыпан щебнем; сверх того он покрыт толстым слоем штукатурки и выкрашен серой краской. Несмотря на весь этот кокетливый грим, он все же напоминает карточный домик.
Сад Гревена разбит по берегу Обы и со стороны обрыва огорожен низкой каменной стеной, на которой стоят горшки с цветами. Все окна дома защищены плотными ставнями, выкрашенными в такой же серый цвет, как и его стены, а простота убранства этого скромного жилища вполне соответствует его непритязательной внешности. Входя в маленький, усыпанный щебнем дворик, вы видите в глубине его зеленую ограду, за которой начинается сад. Прежнее помещение конторы в нижнем этаже теперь превращено в гостиную, окна которой выходят на реку и на площадь. Здесь стоит старинная мебель, обитая совершенно вытертым зеленым утрехтским бархатом. Из прежнего кабинета бывший нотариус сделал столовую. Все здесь свидетельствует о глубокой философической старости, о мирном существовании, которое течет себе изо дня в день, как вода в лесном ручейке, и нередко вызывает зависть разных политических фигляров, разочаровавшихся в блеске и славе общественной жизни и бессмысленных попытках противостоять путям человечества.
В то время как Северина идет через мост, стараясь разглядеть издали, поднялся ли из-за обеденного стола ее отец, нам не мешает поинтересоваться характером, жизнью и взглядами этого старика, которому его дружба с графом Маленом де Гондревилем снискала уважение всего округа.
Вот простая и нехитрая история этого нотариуса, бывшего, можно сказать, долгие годы единственным нотариусом в Арси. В 1787 году двое молодых людей из Арси отправились в Париж с рекомендательными письмами к некоему адвокату в совете, по имени Дантон. Прославленный патриот был родом из Арси; здесь еще сохранился его дом и живет кто-то из его семьи. Этим можно было бы объяснить и то влияние, которое оказала революция на этот уголок Шампани. Дантон устроил своих земляков на службу к некоему прокурору в Шатэле, прославившемуся своей тяжбой с графом Мортон-де-Шабрианом из-за ложи на первое представление «Женитьбы Фигаро»; в дело вмешался парламент, который счел себя обиженным в лице своего прокурора, и выступил на его стороне.
Один из этих молодых людей был Мален, другой — Гревен. Оба — единственные сыновья у своих родителей. Отец Малена был владельцем того самого дома, где и поныне живет Гревен. Молодые люди питали друг к другу крепкую привязанность. Мален, юноша изворотливый, хитрый, честолюбивый, обладал даром красноречия. Честный, трудолюбивый Гревен нашел свое призвание в том, чтобы восхищаться Маленом. После того как разразилась революция, они вернулись к себе на родину, один был назначен адвокатом в Труа, другой — нотариусом в Арси. Гревен, смиренный слуга Малена, помог ему сделаться депутатом Конвента, а Мален, в свою очередь, сделал Гревена главным прокурором Арси. Член Конвента Мален пребывал в полной безвестности вплоть до 9 термидора; он всегда держал сторону сильного, помогая таким образом сокрушить слабого; но Тальен убедил его в необходимости свалить Робеспьера. Вот тут-то, во время этой страшной, парламентской битвы, и отличился Мален — храбрость его оказалась весьма своевременной. С этой минуты начинается политическая роль этого человека, одного из тех героев, чья деятельность протекает незримо. Порвав с партией термидорианцев, он примкнул к партии клуба Клиши [6]и был выбран членом Совета старейшин. Сблизившись с Талейраном и Фуше, он вместе с ними участвовал в заговоре против Бонапарта, а после победы Бонапарта при Маренго стал, подобно им, одним из самых горячих его приверженцев. Выбранный трибуном, Мален одним из первых вошел в Государственный совет, участвовал в составлении Кодекса и одним из первых удостоился звания сенатора, получив при этом титул графа де Гондревиля. Такова политическая сторона его жизни, а вот сторона финансовая.
6