После некоторого размышления Этцвейн передвинул импровизированное сиденье поглубже в полутемную кладовую — туда, где в него труднее было бы попасть брошенным ножом. Таким образом предотвращалась самая очевидная опасность. Вскоре, однако, не удовлетворившись организацией обороны, Этцвейн сложил из мешков целую баррикаду — за ней он мог прятаться от посторонних глаз, продолжая наблюдение.
Не выспавшийся Этцвейн сидел и ждал. Глаза его слипались, голова опускалась на грудь... Вскинув голову, чтобы проснуться, он заметил тихо кравшегося к кладовой кочевника.
«Еще два шага, и ты умрешь!» — предупредил его Этцвейн.
Лазутчик сразу остановился, выпрямился: «Почему я не могу налить себе воды? Я не участвую в травле».
«Ты ничего не сделал для того, чтобы остановить троих, собиравшихся меня задушить. Голодай, умирай от жажды в их компании — пока они не умрут».
«Это несправедливо! Ты нарушаешь наши обычаи!»
«Вполне справедливо. Охота есть охота, только теперь охотник — я. Ты напьешься только тогда, когда умрут Красавчик Файро, Ганим Шиповатый Сук и Чернявый Хуланик».
Изнывающий от жажды кочевник отвернулся и медленно отошел. Каразан громко произнес: «Стыдно не дать человеку напиться!»
«Стыдно должно быть тебе! — отозвался Этцвейн. — Если бы ты вмешался вовремя, все могли бы есть и пить вдоволь».
Поднявшись на ноги, гетман прищурился, глядя на вход в кладовую. На мгновение он стал напоминать прежнего Каразана, но тут же опустил плечи и поник: «Верно. Я не распорядился. Какой смысл заботиться об одной жизни, когда мы все обречены?»
«Можешь не беспокоиться, теперь я сам о себе позабочусь, — ответил Этцвейн. — Начинается новая травля. Добыча — Файро, Ганим, Хуланик».
Каразан, а за ним и остальные алулы, взглянули на трех поименованных душителей. Те вызывающе озирались, встречая всеобщее внимание надменными ухмылками.
Каразан примирительно обратился к Этцвейну: «Что было, то прошло. Все это вздор, лишняя канитель».
«Почему ты не сказал этого раньше, когда меня травили? — Этцвейн был в ярости. — Никто не получит ни еды, ни питья, пока живы трое душителей!»
Каразан сел на прежнее место. Шло время. Сначала алулы упрямо демонстрировали солидарность с тремя «охотниками», потом начали образовываться другие группы, шептавшиеся в сторонке. Хуланик, Файро и Ганим постепенно остались одни в проходе между нарами. Они сидели сгорбившись, поблескивая в тенях стеклянными ножами.
Этцвейн снова задремал — и встрепенулся, остро ощущая приближение опасности. В трюме было тихо. Этцвейн приподнялся, попятился дальше в тень кладовой. Снаружи, в трюме, алулы за кем-то пристально следили. Кто-то прижался к стене и теперь, невидимый для Этцвейна, бочком, потихоньку подкрадывался ко входу в кладовую. Кто?
Среди алулов не было Каразана.
С оглушительным, парализующим ревом вход заслонила гигантская тень. Этцвейн нажал на курок больше от неожиданности, нежели намеренно. Огненный луч звездообразной вспышкой ударил нападавшему в лицо. Приготовившийся к прыжку гетман умер мгновенно. Ударившись плечом об косяк, тело с обугленной головой опрокинулось навзничь.
Этцвейн медленно вышел из кладовой. Алулы замерли в ужасе. Стоя над трупом Каразана, Этцвейн не понимал: чего тот хотел, на что надеялся? У гетмана не было оружия. Еще недавно богатырь-кочевник был человеком большой души — простым, прямым, великодушным. Он не заслуживал отчаянной смерти в тесном трюме для рабов. Этцвейн перевел взгляд на бледные молчаливые лица алулов: «Вините самих себя! Вы не противились злу — и лишились своего вождя!»
Кочевники едва заметно напряглись, тайком обмениваясь взглядами. Перемена наступила с непостижимой внезапностью — сонные, безразличные, оцепеневшие от скуки бойцы превратились в бешеную толпу кидающихся из стороны в сторону, сцепившихся парами, падающих фигур. Этцвейн прижался спиной к стене. С воплями бросаясь в нападение, алулы совершали прыжки и пируэты, достойные заправских танцоров, резали, кололи, рубили наотмашь. Через несколько секунд все было кончено. На палубе в лужах крови лежали Красавчик Файро, Ганим Шиповатый Сук, Чернявый Хуланик и еще двое.
Этцвейн сказал: «Быстрее, пока не явились асутры! Затащите тела на нары, найдите место!»
Мертвые легли вперемешку с живыми. Этцвейн вскрыл большой мешок муки, рассыпал муку по палубе и собрал мешком впитавшуюся кровь. Через пять минут в трюме было чисто и спокойно — только немного просторнее, чем раньше. Еще через несколько минут мимо по коридору прошли, не задерживаясь, трое кха с поглядывающими по сторонам асутрами на шеях.