Небо потемнело. В сумерках моросил дождь. В унылой серой полутьме бригада побрела к баракам. На ужин в кормушку налили пустую сладковатую баланду — пленные зачерпывали ее кружками. Прихлебывая из кружки, Половиц спросил: «Кто из вас желает учить Великую Песнь?»
Этцвейн поинтересовался: «Что для этого нужно делать?»
Половиц решил, что вопрос заслуживал ответа: «Великая Песнь — повествование об истории Кхахеи, запечатленное символическими звуковыми последовательностями. Кха общаются друг с другом, насвистывая лейтмотивы-ссылки из Великой Песни, с вариациями. Переводчик должен уметь делать то же самое с помощью двойной свирели. Это логичный, изменчивый и выразительный язык, но человеку им овладеть очень трудно».
«Я хотел бы выучить Великую Песнь», — вызвался Этцвейн.
Половиц оскалил остатки зубов: «Меня твой выбор почему-то не удивляет». Этцвейн решил, что от бригадира лучше держаться подальше. Для того, чтобы выжить, здесь приходилось постоянно сдерживаться, притворяться, хитрить. Подобострастие, раболепие воспринимались как должное. «Делать нечего, — подумал Этцвейн, — придется изображать усердие».
Половиц, по-видимому, угадал ход мыслей Этцвейна. Уходя, он обронил через плечо загадочную фразу: «В любом случае я своего не упущу».
Некоторое время лагерная жизнь шла своим чередом. Солнце — или солнца — никогда не появлялись. Бесконечное однообразие сырого пасмурного полусвета подавляло внутренние стремления, стирало особенности характеров, внушало уныние и подавленность. Распорядок дня не менялся — заключенные выполняли обязательные гимнастические упражнения, тренировались, лежа в макетах штурмовых машин-саламандр, и отрабатывали норму — готовили пищу, сортировали руду, очищали, пилили и полировали болотное дерево. Постоянное внимание уделялось чистоплотности и аккуратности. Особые патрули проводили регулярные проверки бараков и наблюдали за уборкой и благоустройством лагерной территории. Этцвейн задавал себе вопрос: чья воля, чьи предпочтения отражались распорядком жизни заключенных, кто настаивал на соблюдении чистоты и благоустройстве — асутры или кха? В конце концов он решил, что таково было влияние кха. Вряд ли асутры способны были изменить внутреннюю сущность кха больше, чем это им удалось в случаях Саджарано Сершана, Джурджины, Джерда Финнерака или Хозмана Хриплого. Асутры диктовали общую политику, определяли окончательные цели и контролировали поведение. В остальном, по-видимому, они редко вмешивались в жизнь своих симбионтов.
Асутры встречались повсеместно. Примерно половина кха носила захребетников. Асутры управляли дорожным транспортом и другими машинами. Половиц с благоговением упоминал о летательных аппаратах, пилотируемых насекомыми. Некоторые признаки, однако, указывали на то, что функции водителей и пилотов носили плебейский характер — Этцвейн подозревал, что асутры не в меньшей степени, чем кха, люди, ахульфы или чумпы, подразделялись на категории, касты и уровни влияния.
В конце каждого дня разрешалось уделять один час личной гигиене, предписанным развлечениям и половым сношениям между назначенными партнерами — на полу под навесом между мужскими и женскими бараками. Час отдыха завершался, когда по крышам начинал барабанить дождь, неизменно проливавшийся с наступлением темноты. Рабы расходились по баракам, где они спали в кучах сухого мха. Слова Половица подтвердились: в лагере не было ни охранников, ни ограждения. Ничто не удерживало заключенных от побега в холмы. Этцвейну рассказали о нескольких побегах — изредка заключенные поддавались соблазну и отправлялись «на волю». Иных беглецов больше никогда не видели, другие возвращались в лагерь через три-четыре дня, гонимые голодом и жаждой, и с благодарностью выстаивали очередь к кормушке, подчиняясь общему распорядку. Ходили слухи, что сам Половиц когда-то сбежал в холмы, а по возвращении стал самым усердным рабом в лагере.
Этцвейн видел, как убили двух мужчин. Первый, высокий и тучный, не хотел заниматься гимнастикой и пытался перехитрить бригадира. Вторым оказался Шренке. Сорух с кольцом в носу впал в неистовство и напал на кха. И в первом, и во втором случае кха сжег провинившегося разрядом лучемета.
Любимым занятием Этцвейна стало изучение Великой Песни Кхахеи. Учительницей ему назначили сгорбленную древнюю старуху по имени Кретцель с лицом, изборожденным сотнями складок и морщин. Обладательница невероятной памяти, Кретцель отличалась благодушным характером и охотно развлекала Этцвейна сплетнями и шутками. В качестве учебного пособия она пользовалась механизмом, воспроизводившим хрипы, кряхтения, трели и пересвисты Великой Песни в классическом варианте. Кретцель повторяла последовательности звуков, пользуясь парой двойных свирелей, и разъясняла их значение. Она сразу дала понять, что Песнь лишь случайно напоминала музыку человеческому уху. По существу Великая Песнь представляла собой основной лексикон, сборник смысловых элементов и представлений, использовавшихся кха в процессах мышления и общения.