«Значит, по машинам! — заключил Этцвейн. — Едем на юг».
Обогнув озерцо и дымящийся корабль-шар, они поднялись по черному мшистому склону, где виброподушки уже оставили переплетения блестящих следов-дорожек, потом спустились к воронке, оставшейся от базы, и помчались дальше. «Где-то под обломками базы, — думал Этцвейн, — лежит старый Половиц, вдавленный в черный торф чужой земли. И поделом — стоило выслуживаться столько лет!» Тем не менее, несмотря на горечь возмущения сотнями несправедливостей, причиненных бригадиром ему и многим другим, Этцвейн чувствовал некое мрачное сострадание. Он обернулся, взглянув на скользящие следом машины-саламандры. Все повстанцы, и он в том числе, спешили навстречу смерти. Но сперва они успеют отомстить.
Трясина была уже близко: безграничный простор липкой грязи, местами покрытый пятнами белесо-зеленой пенистой плесени. Машины повернули и продолжали мчаться на юг по краю топи. Под тяжелыми низкими тучами моховые луга, трясина и небо сливались в мутной дали без четкой линии горизонта.
Машины скользили на юг зловещей гибкой вереницей. Мятежники не оборачивались назад. Ближе к вечеру им повстречалась болотистая заводь с грязноватой водой. Они напились, не обращая внимания на горький привкус, и наполнили той же водой баки в машинах. Потом, осторожно перебравшись вброд через мелкую заводь по самому краю трясины, они снова помчались на юг.
Небо потемнело, пошел неизбежный вечерний дождь, мгновенно поглощавшийся мхом. Машины ехали в сумерках, постепенно сменившихся непроглядным мраком. Этцвейн остановил колонну, и бойцы выбрались на мох, кряхтя от голодной усталости и со стонами растирая онемевшие мышцы. Мрачно бормоча хриплыми голосами, люди бродили вперед и назад вдоль вереницы машин. Некоторые заметили, что пенистая накипь на трясине заметно фосфоресцировала в темноте, тогда как моховой луг беспросветно чернел. Кто-то предложил ехать всю ночь: «Чем скорее мы вернемся в лагерь, тем скорее все это кончится так или иначе — утолим голод или нас убьют».
«Я тоже тороплюсь, — отвечал Этцвейн, — но в темноте ехать слишком опасно. У нас нет опознавательных огней, мы можем разъехаться кто куда. Что, если водитель заснет, не снимая ногу с акселератора? Утром мы его уже не найдем. Нужно перетерпеть голод, дождаться рассвета».
«Днем нас могут увидеть с летающих кораблей, — возразил один из самых нетерпеливых. — Других опасностей здесь никаких нет, куда ни посмотри, а пустые животы бурчат и днем, и ночью».
«Двинемся в путь, как только забрезжит заря, — пообещал Этцвейн. — Ехать в полной темноте — безумие. Мой живот так же пуст, как и у вас. За неимением лучшего я намерен спать». Он решил больше не спорить и спустился к краю бесконечной трясины.
Болотная накипь мерцала синеватой сеткой пересекающихся линий, медленно плывших и постоянно образовывавших новые узоры из неправильных ромбов. Бледные пятнышки света то и дело сновали проблесками по открытым участкам, неподвижно задерживаясь в редких пучках тростника...
Что-то быстро пробежало по грязи у самых ног Этцвейна — судя по очертаниям большое плоское насекомое, опиравшееся на плесень подушечками многочисленных широко расставленных ног. Этцвейн пригляделся: асутра? Нет, что-то другое, хотя асутры, вероятно, развились где-то в таком же болоте или озере. Возможно даже, что захребетники развились именно на Кхахеи — хотя в первых напевах Великой Песни о них ничего не говорилось...
Другие повстанцы тоже вышли на берег огромной топи и дивились странной игре света в зловещей, сырой тишине ночи. Кто-то развел на берегу крохотный костер, подкладывая в огонь сухие кусочки мха и тростника. Несколько человек поймали в грязи насекомых и теперь готовились поджарить их и съесть. Этцвейн фаталистически пожал плечами. Он занимал шаткое положение в группе мятежников — любой мог оспорить его первенство в любую минуту.
Ночь тянулась долго. Этцвейн пытался уснуть внутри штурмовой машины, но там было слишком тесно. Он вылез наружу и лег на мох. Приземистая машина почти не защищала от холодного ветра, но мало-помалу он задремал... и вскочил на ноги, разбуженный отчаянными стонами. Наощупь пробравшись вдоль вереницы машин, Этцвейн нашел трех человек, судорожно извивавшихся на земле. Их рвало. Этцвейн постоял минуту, потом вернулся к своей машине. Как он мог им помочь, чем он мог их утешить? Смерть дышала в затылок каждому, потеря трех человек казалась несущественной... Ветер крепчал, с трясины наползло облако тумана с моросящим дождем. Этцвейн снова залез в машину. Стоны отравленных слабели и в конце концов прекратились.