АНОМЕ выносит следующее решение: «Я повелеваю экклезиарху Оссо Хигаджу, по вручении ему настоящего документа, освободить госпожу Эатре, когда она сможет предъявить счет, свидетельствующий о полном погашении ею крепостного долга, включая дополнительные задолженности, в размере не более полутора тысяч флоринов или, в том случае, если вся сумма ее первоначального долга и дополнительных задолженностей еще не выплачена, когда какое-либо иное лицо передаст экклезиарху Оссо Хигаджу, от имени госпожи Эатре, полторы тысячи флоринов».
Другими словами, получив от вас этот документ и полторы тысячи флоринов, экклезиарх Оссо обязан освободить вашу мать, госпожу Эатре.
С надеждой и благорасположением,
АНОМЕ».
Решение Аноме привело Этцвейна в бешенство. Он тут же приобрел еще один бланк петиции и написал: «Где я возьму полторы тысячи флоринов? Я зарабатываю сто флоринов в год. Эатре заплатила Оссо в два раза больше, чем должна! Кто мне займет полторы тысячи — Аноме?»
Ответ не замедлил появиться на следующий день:
«АНОМЕ сожалеет о том, что не может использовать частные или общественные средства с целью предоставления займов крепостным должникам. Первоначальное решение остается неизменным и окончательным».
Ничего и никого не замечая, Этцвейн вернулся в гостиницу «Фонтеней», где Фролитц останавливался с труппой каждый раз, когда приезжал в Гарвий. Где бродячий музыкант мог достать полторы тысячи флоринов?
Через пять лет в Масчейне, столице кантона Массеах, что на южных склонах Хвана, Этцвейн повстречался со своим отцом, друидийном Дайстаром. Труппа Фролитца, поздно прибывшая в город, могла свободно провести вечер. Этцвейн (ему уже почти исполнилось восемнадцать) и Фордайс, на три года младше, слонялись от таверны к таверне, узнавая новости и сплетни, критически прислушиваясь к исполнявшейся музыке.
В трактире «Двурыбица» выступали «Серо-сине-зеленые интерполяторы»[15] маэстро Рикарда Окстота. Во время перерыва Этцвейн разговорился с хитанистом, скромно преуменьшавшим свои возможности: «Хочешь услышать настоящую игру на хитане? Зайди в трактир «Старый Караз» напротив, послушай друидийна».
Этцвейн и Фордайс не преминули скоро появиться в «Старом Каразе» и заказали по бокалу шипучего зеленого пунша. Друидийн сидел в углу, мрачно разглядывая публику — высокий черноволосый человек, сильный, нервный, с лицом мечтателя, разочарованного мечтами. Друидийн взял хитан, проверил настройку, поправил пару колков и набрал три аккорда, чуть наклонив голову и неодобрительно прислушиваясь. Его темные глаза блуждали по лицам, остановились на Этцвейне, опустились к хитану. Теперь он заиграл — медленно, с трудом, пробуя то одно, то другое, будто нащупывая форму мелодии в темноте, с выражением рассеянного старика, погруженного мыслями в прошлое и бесцельно собирающего метлой листья, разлетающиеся по ветру. Почти незаметно звуки приобретали уверенность, пальцы быстрее находили места на грифе, как карандаш математика, уже увидевшего решение задачи и пишущего вывод формулы — обрывочные намеки, несогласованные ритмы сплелись в единый организм, наделенный душой, каждая нота стала предопределенной, неизбежной, необходимой.
Слушая, Этцвейн переставал видеть окружающее — и начинал видеть что-то другое. Друидийн исполнял сложную, непривычную музыку с величественным убеждением, без напряжения. Почти случайно, мимоходом, он сообщал мучительные вести, необратимые, как время. Он говорил о золотистых волнах океана, о недостижимых островах. Он наполнял сердце тщетным сладострастием жизни — только для того, чтобы положить конец всем иллюзорным тайнам краткой иронической каденцией и ударом локтя по гремушке.
Ужин друидийна был изысканно прост: маринованный сухопутный краб под острым соусом, с перловым гарниром и дынными колобками, присыпанными сладкой пыльцой. За ужин давно заплатили.[16] Хитанист уже осушил бутыль эликсира Гургеля — рядом, на столе, стояла еще одна, но он больше не интересовался выпивкой. Музыка постепенно стихла и сменилась молчанием, как караван, исчезнувший за горизонтом.
Фордайс наклонился к соседнему столу и тихо спросил: «Как зовут друидийна?»
«Дайстар».
Фордайс удивленно повернулся к Этцвейну: «Твой отец?»
Не находя слов, Этцвейн молча кивнул.
15
В языке Шанта различаются тончайшие оттенки цветов. Например, вместо «красного», «алого», «карминового», «багрового», «розового», «пунцового» и «вишневого» шантский словарь предлагает больше шестидесяти разнокоренных наименований тонов, относящихся к той же группе; другие области спектра и смешанные цвета классифицируются не менее подробно. В наименовании труппы «Серо-сине-зеленые интерполяторы» точно определялись фактические свойства оттенков серого, синего и зеленого, символически отражавших преобладающую эмоциональную точку зрения, влиявшую на интерпретацию музыкальных произведений труппой маэстро Окстота, на стиль ее оригинальных вариаций и импровизаций.
16
Друидийн, в отличие от труппы, никогда не оповещал заранее о своем прибытии и не объявлял, когда закончатся его гастроли. Незаметно, почти украдкой приходя в очередное селение или в город, друидийн заглядывал в одну из таверн и заказывал ужин, роскошный или скудный, в зависимости от общего склада характера или минутного предпочтения. Усевшись с хитаном в руках, он начинал играть, но ничего не ел, пока кто-нибудь из публики не платил за его ужин и ночлег. Этот древний обычай строго соблюдался; само выражение «несъеденный ужин» употреблялось как насмешливое прозвище плохого музыканта. Поговаривали, что друидийны, терявшие популярность, нанимали человека, демонстративно рассчитывавшегося с хозяином заведения, как только ужин музыканта выставляли на стол. Друидийн извлекал и другие доходы — пожертвования слушателей, подарки хозяев таверн, трактиров и ресторанов, плату за выступления на частных вечеринках и в усадьбах аристократов. Известный друидийн мог даже разбогатеть, так как профессия позволяла ему не нести почти никаких расходов.