Один за другим рогушкои стали валиться на землю, выпуская палицы из рук и больше не шевелясь. Ифнесс и Этцвейн вышли из-под деревьев на луг. Последний рогушкой, остававшийся на ногах, заметил их. Он выхватил из-за пояса широкий кривой ятаган, швырнул его. «Осторожно!» — закричал Ифнесс, прытко отскакивая в сторону. Ятаган, кружась, как блестящий мигающий диск, с убийственной скоростью пролетел рядом и вонзился в грязь. Ифнесс Иллинет с прежним достоинством направился вперед. Последний рогушкой свалился лицом в землю.
Ифнесс заметил: «Двуколка не повреждена. Еще пригодится».
Оцепеневший от ужаса Этцвейн медленно повернулся к нему и попытался что-то сказать, но сделал шаг вперед и остановился. Он никак не мог распознать лица женщин. Сумерки, движение, расстояние — все мешало. Почти всех он когда-то знал — добрых, красивых, смешливых, печальных, всяких. Отравление рогушкоев привело к бессмысленной бойне. Что еще можно было сделать? Что с ними случилось бы, если бы он не вмешался?
Уходя, Ифнесс деловито звал Этцвейна: «Пойдемте, пойдемте! И приведите быстроходнее». Он направился к пруду, больше не оборачиваясь.
С быстроходцами на поводу, Этцвейн побрел туда же. Ноги почти не слушались его.
Оказавшись посреди стойбища, Ифнесс с брезгливым интересом изучал тела рогушкоев. Некоторые из отравленных еще двигались — подергивали головой и конечностями, сжимали кулаки, зарываясь пальцами в землю. Этцвейн заставил себя оглядеться, осознать происходящее. Он узнал свою сестру. Деламбре — мертвую. Рогушкой разбил ей лицо палицей, но больше ни у кого не было таких волнистых, золотисто-рыжих волос. Этцвейн брел по Гаргаметову лугу. Эатре лежала неподалеку. Этцвейн опустился на колени, взял ее руки в свои. Она еще жила, из ее ушей струйками текла кровь. Этцвейн сказал: «Это я, твой сын, Мур. Я пришел. Я хотел тебя спасти, но не смог».
Губы Эатре шевелились. «Мур... — беззвучно говорили они. — Ты смог... Ты меня спас».
Этцвейн наломал целый стог хвороста и ветвей меднолистника — копать могилы он не мог, не было лопаты. На стог он положил тела Эатре и Деламбре, обложил их хворостом со всех сторон. Устройство погребального костра заняло много времени — Этцвейн то и дело бегал к зарослям и возвращался с охапками прутьев.
Ифнесс тем временем занимался другими вещами. Прежде всего он запряг беспокойных быстроходнее в двуколку и соединил поводья с вожжами. Затем он приступил к изучению рогушкоев. Присев на корточки и сосредоточенно нахмурившись, меркантилист внимательно, методично рассматривал и даже нюхал трупы. Этцвейну все они казались одинаковыми — мускулистые, массивные, на голову выше человека среднего роста, с необычно толстой лоснящейся кожей, цветом и блеском напоминавшей медь. Их лица, будто вырубленные топором, скорчились в неподвижных гримасах, как маски кривляющихся демонов — вероятно, вследствие отравления. Нигде — ни на голове, ни на теле — у рогушкоев не было волос. Одежда почти отсутствовала. Черная кожаная полоска, продетая между ногами, соединялась, расширяясь, с поясным ремнем того же материала. К правой руке каждого рогушкоя была пристегнута ремешком палица с шипами, а за поясом торчал ятаган. Ифнесс вытащил ятаган одного из воинов, с любопытством трогая блестящий металл: «Сделано не в Шанте, — бормотал он. — Кто это выковал?»
Этцвейн не знал, что ответить. Ифнесс положил ятаган в багажное отделение двуколки. Палица заинтересовала его не меньше. На рукоятку из выдержанного твердого дерева, длиной полметра, был насажен железный шар с пятисантиметровыми шипами — жестокое, варварское оружие.
Этцвейн, наконец, решил, что принес достаточно хвороста, и поджег широкий стог с четырех сторон. Его печальный труд был закончен. Вскоре языки пламени взметнулись в небо.
Ифнесс Иллинет приступил к еще более мрачной работе. Вынув из кармана тонкий серебристый нож, он рассек брюшину и грудную клетку одного из воинов. На землю вывалились черновато-красные кишки. Отодвинув кишки палкой и брезгливо сжимая ноздри, Ифнесс продолжил изучение внутренних органов.