«Мне ли не знать Хозмана Хриплого! Сколько раз я с ним торговался — и с бандой его, и один на один!»
Сзади послышался сиплый, простуженный голос: «Кто поминает Хозмана? Надеюсь, добрым словом?»
Все обернулись. У входного пролома стоял Хозман Хриплый. Он спокойно приблизился — человек среднего роста с бледным, строгим лицом. Длинный черный плащ скрывал всю его одежду, кроме широкого красно-коричневого шарфа, обмотанного вокруг шеи.
Каразан произнес: «Вчера ночью, на берегу Вуруша, ты похитил четверых из нашего племени. Мы требуем их возвращения. Алулы не созданы для рабства — да будет известно каждому работорговцу Караза!»
Хозман хрипло рассмеялся, отвечая на угрозу непринужденностью, внушенной длительным опытом: «Постойте, любезнейший! На чем основано ваше обвинение?»
Каразан медленно подошел вплотную к скупщику рабов: «Хозман! Твое время истекло».
Разъяренный Быбба пытался просунуться между противниками: «Только не здесь! В Шахфе свои законы...»
Гетман отмел кабатчика тяжелой ладонью: «Где наши девушки?»
«Послушайте, — проворно отступил Хозман, — кто ни пропадет в Миркиле, все на меня пальцем показывают. На берегу Вуруша? Ночью? Я завтракал сегодня в Шахфе! Ищите обидчиков в горах».
«Врешь! Ты успел сюда доехать».
Хозман с улыбкой покачал головой: «Если бы у меня были быстроходцы сказочной резвости и неслыханной выносливости, стал бы я заниматься работорговлей? Я бы нажил состояние разведением волов. Отроги Оргая кишат чумпами: такова действительность. Примите мои соболезнования».
Бледный от ярости Каразан, неспособный найти брешь в защите работорговца, в замешательстве молчал. Тем временем Хозман заметил черное одноглазое существо в тени у входа, изумленно вздрогнул и напрягся: «Что здесь делает кха? Он с вами заодно?»
Ифнесс спокойно ответил: «Я поймал его под Три-Оргаем, в тех местах, где мы с вами чуть не повстречались вчера вечером».
Хозман обернулся к землянину, но глаза его не отрывались от неподвижной фигуры циклопа — «кха», как он неосторожно позволил себе его назвать. Работорговец пытался придать голосу шутливо-беззаботное выражение и даже перестал хрипеть: «Еще обвинитель нашелся! Если бы слова могли ранить, бедный Хозман уже извивался бы на земле, обливаясь кровью».
«Не вернешь девушек алулам — так оно и будет!» — взревел гетман алулов, вновь убежденный в лживости разбойника.
Хозман лихорадочно соображал, быстро поглядывая то на Ифнесса, то на циклопа. Повернувшись к Каразану, он просиял льстивой улыбкой и слащаво произнес: «Я подкармливаю нескольких чумп, выполняющих поручения. Возможно, девушки-алулы еще в сохранности. Если это так, вы обменяете четверых на двоих?»
«Четверых на двоих? Что это значит?» — рычал Каразан.
«За четверых девушек отдайте мне кха и этого беловолосого чужестранца».
«Сделка не состоится! — поспешил вмешаться Ифнесс. — Вам придется договариваться на других условиях».
«Ну хорошо, одного кха. Подумайте! Четырех красавиц за дикого, бесполезного урода!»
«Исключительно любопытное предложение! — заявил Ифнесс. — Зачем вам понадобилось это существо?»
«Среди моих заказчиков есть собиратели редкостей», — Хозман вежливо подвинулся, пропуская входящих посетителей — двух безобразно пьяных кащей, растрепанных и потных. Шедший впереди толкнул Хозмана в плечо: «Посторонись, гад! Разорил кащей? Доволен? Из-за тебя, гада, жрать нечего. Да и некому скоро будет жрать! А теперь еще проходу не даешь!»
Презрительно усмехнувшись, Хозман собрался отойти в сторону, но воин из клана Синих Червей схватил его за шарф и потянул к себе, лицом к лицу, гремя каской-трещоткой: «Смешно, а? Издеваешься?»
Подскочил седовласый Быбба: «Никаких драк в кабаке! Руки прочь!»
Махнув рукой наотмашь, кащ повалил Хозмана на пол. Быбба достал из-под передника дубинку и стал с поразительным проворством наносить удары по голове и по спине кочевника. Кащ отмахивался и ругался, но в конце концов, спотыкаясь, выбежал на улицу. Ифнесс Иллинет сочувственно нагнулся к лежащему Хозману и обернулся к Этцвейну: «Нужно ампутировать нарост».
Этцвейн мгновенно подскочил, выхватив нож. Землянин оттянул красно-коричневый шарф, а Этцвейн, прижимая коленом судорожно вскидывающего руки и ноги работорговца, разрезал ремешки сумки, подвешенной у того под затылком. Кабатчик, вытаращив глаза, опустил дубинку. Сморщившись от отвращения, Ифнесс приподнял двумя пальцами влажную асутру — уплощенное овальное членистоногое величиной с большой кулак, изрытое темно-коричневыми бороздками и чуть более светлыми выпуклыми извилинами. Этцвейн обрубил нерв. Грязные стены старого кабака в Шахфе слышали много отчаянных криков, но даже они задрожали от страшного вопля Хозмана Хриплого.
Между Ифнессом и Этцвейном протиснулась жесткая, как дерево, фигура — кха. Этцвейн приготовился ударить ножом, но кха уже выпрыгнул на улицу с асутрой в руке. Ифнесс пустился в погоню, Этцвейн за ним. Их взорам открылось неожиданно мрачное зрелище: в облаке белесой пыли черный циклоп, выпустив из ступней мощные когти, в безмолвной ярости топтал и разбрасывал во все стороны остатки асутры.
Нахмурившись, Ифнесс спрятал лучевой пистолет. Этцвейн поразился: «Он ненавидит асутру больше нас с вами!»
«Недвусмысленная демонстрация эмоций», — согласился землянин.
Из кабака донеслись новые вопли, глухой перестук ударов. Схватившись за голову, на двор выбежал Хозман, преследуемый алулами. Ифнесс с необычной для него поспешностью преградил дорогу Каразану и схватил его за руку: «Опомнитесь, подумайте о девушках! Если вы его убьете, мы ничего не узнаем!»
«Узнаем? Что мы узнаем? — орал гетман. — Он продал в рабство наших дочерей! Сам сказал! Мы их больше не увидим!»
«Не обязательно! Убить его вы всегда успеете, подождите! — Ифнесс повернулся к Хозману, пойманному Этцвейном за шиворот. — Говорите! Вам есть о чем рассказать».
«Что рассказывать? Кому? Зачем? — Хозман истерически всхлипывал. — Все равно меня разорвут на части — людоеды, звери!»
«Тем не менее, мне будет интересно вас выслушать. Вам нечего терять — говорите».
«Все это сон, — бормотал Хозман. — Сон, больше ничего. Я летал по воздуху, как бестелесный призрак. Я говорил с чудовищами. Я умер и восстал из мертвых».
«Прежде всего, — деловито прервал его Ифнесс, — где девушки, похищенные вчера ночью?»
Хозман дико взмахнул рукой и чуть не упал навзничь, потеряв равновесие: «За облаками! В царстве небесном! Оттуда никто, никто не вернется. Их унесло на волшебном челне».
«Так-так, понятно. Их увезли на летательном аппарате».
«Увезли? Их не просто увезли. Их больше нет на Дердейне!»
«Когда прилетает корабль-челнок?»
Хозман боязливо отвел глаза, хитро сморщив губы трубочкой. Ифнесс резко повысил голос: «Не увиливайте! Алулам не терпится устроить вам мучительную казнь. Не заставляйте их ждать!»
Работорговец хрипло смеялся: «Мне плевать на пытки! Я умру в мучениях — так предсказал колдун, мой повивальный дядька. Убивайте меня, как хотите, мне все равно».
«С каких пор вы носили асутру?»
«Это было давно... Так давно, что я забыл прежнюю жизнь. Сколько лет? Десять? Двадцать? В мой шатер заглянули двое — двое в черных одеждах. Таких людей в Каразе нет, нет на Дердейне. Я в ужасе поднялся им навстречу, они... они прижили мне наставницу». Дрожащими пальцами Хозман нащупал тыльную сторону шеи и покосился на алулов. Те стояли кругом наготове — каждый опустил руку на эфес кривой сабли.
«Где четыре девушки, украденные ночью?» — спросил Каразан.
«В ином, далеком мире. Что с ними теперь? Как они живут? Не знаю. Наставница ничего не объясняла».
Ифнесс жестом призвал гетмана к спокойствию и вежливо спросил: «Каким образом вы общались с наставницей?»
Хозман уставился в пространство помутневшими глазами. Слова срывались с его языка невольным, прерывистым потоком: «Невозможно описать, это особое состояние... Сначала, обнаружив на себе захребетника, я обезумел от омерзения — но только на один миг! Асутра тут же сотворила благодатное чудо — меня переполнила радость. Мрачные болота Балха источали восхитительные ароматы — воздух пьянил меня, я преобразился. В этот момент я был способен на все, ничто не могло меня остановить!» Хозман воздел руки к небу: «Блаженство длилось несколько минут. Потом вернулись люди в черном и разъяснили мои обязанности. Я быстро подчинился — за непослушание приходилось платить страшную цену. Наставница вознаграждала наслаждением и наказывала мучительной болью. Она понимала человеческий язык, но сама говорить не могла — только шипела да посвистывала. Я так и не выучил ее наречие. Но я мог говорить с ней вслух и спрашивать, если таково было ее желание. Наставница стала моей душой, частью меня самого — роднее и нужнее рук и ног. Нервы ее сплелись с моими неразрывно. Асутра заботилась о моем благополучии, не заставляла работать под дождем или в холоде. Я никогда не голодал — мой труд вознаграждался слитками червонного золота, меди, иногда даже стали».