Первая монахиня, которая вошла в наш класс, оказалась молодой и хорошенькой. Её кожа было бело-розовой и чуть влажной на взгляд. Как лепестки розы ранним утром. Она была нашей преподавательницей латыни и начала со склонения слова «стол». Урок продолжался сорок минут, а потом пришла другая монахиня, преподаватель английского языка. На стол перед собой она положила две совершенно новые палочки мела и губку для стирания. Её руки были очень белыми, на пальце она носила тонкое серебряное кольцо. Это кольцо она всё время крутила. Она вела себя очень деликатно и прочитала нам рассказ Честертона.
Потом третья монахиня пришла преподавать нам математику. Она сразу же начала писать на классной доске формулы и говорила несколько в нос.
Я не слушала её. Сквозь большое окно в класс вливались лучи осеннего солнца, и в их свете я как раз пыталась рассмотреть, есть ли паутина в углах на потолке, как она была в нашей деревенской школе, когда она бросила мел на пол и попросила всех смотреть на доску. Утренние занятия тянулись до обеда. Но сам обед оказался ужасным.
На первое был суп. Пустой суп серо-зелёного цвета. И к нему ещё кусок чёрствого чёрного хлеба.
– Да это просто помои, – сказала мне Бэйба.
Она поменялась местами с сидевшей за столом рядом со мной девочкой, и мне это было приятно. Она поменялась местами, не спрашивая ничьего разрешения, и мы надеялись, что это сойдёт ей с рук. После супа появилось второе: варёная картофелина, пара кусочков жилистого мяса и ложка крупно нарезанной капусты.
– Ну разве я тебе не говорила, что в воде для супа просто мыли овощи? – спросила Бэйба, подтолкнув меня в бок.
Мясо показалось мне очень подозрительным на вид, да к тому же ещё от него исходил неприятный запах. Я принюхалась и решила не прикасаться к нему.
– Мясо просто тухлое, – ответила я Бэйбе.
– Мы его выкинем, – благоразумно сообразила она.
– Как? – спросила я.
– Возьмём с собой и выбросим в это дурацкое озеро, когда пойдём на прогулку.
Она пошарила в кармане и достала оттуда старый конверт.
Я подцепила мясо вилкой и уже было собралась опустить его в конверт, как вдруг моя соседка предупредила:
– Не делай этого. Она обязательно спросит тебя, как это ты так быстро справилась с едой.
Поэтому я положила в конверт только один кусочек мяса, так же поступила и Бэйба.
– Сестра Маргарет обыскивает карманы, – предупредила та же девочка.
– Ангельские порядки, – пробурчала Бэйба, и тут же в трапезную вошла сестра Маргарет и встала во главе стола, оглядывая тарелки. Я покопалась вилкой в лежащей на тарелке капусте и, заметив в ней что-то чёрное, вытащила его на край тарелки.
– Кэтлин Брэди, почему вы не едите капусту? – спросила меня сестра Маргарет.
– Но в ней муха, сестра, – ответила я.
На самом деле это был таракан, но я не хотела портить ей нервы.
– Пожалуйста, доешьте капусту.
Она стояла у меня над душой, пока я не затолкала в рот всю капусту и не проглотила её, не пережёвывая. Меня едва не вырвало после этого. Когда она отошла, я опустила оставшееся мясо в конверт Бэйбы, а она тут же сунула его себе под свитер за пазуху.
– Ну разве я не сексуально выгляжу? – спросила она. От конверта одна её грудь была намного больше другой.
Теперь наши тарелки опустели, и мы передали их на край стола.
Послушница принесла металлический поднос, опустила его на край стола и начала раздавать маленькие тарелки с десертом – пудингом из манной крупы.
– Боже мой, – шепнула мне на ухо Бэйба, – да это же просто сопли.
– Ох, Бэйба, перестань, – взмолилась я.
После порции капусты я чувствовала себя просто ужасно.
– Я рассказывала тебе стишок, который принёс из школы Диклэн?
– Нет.
– «Что бы ты предпочёл: пробежать милю, пососать носик чайника с кипятком или съесть чашку соплей?» Что бы ты ответила на это? – нетерпеливо спросила она меня. И была разочарована тем, что я не рассмеялась.
– Я бы предпочла умереть скорее всего, – ответила я. Потом я выпила два стакана воды, и мы вышли из трапезной.
Занятия продолжались до четырёх часов дня. Потом мы собрались в гардеробе, надели пальто и отправились на прогулку. Идти по улице было очень приятно. Но мы миновали главную улицу и пошли по боковому переулку в направлении озера. Когда мы подошли к берегу озера, в воду полетели несколько пакетиков с мясом.
– «И вот, я совершил это, но слышал ли ты какой-нибудь звук?» – цитатой из Библии прокомментировала это одна из старших девушек, а по озеру в это время расходились круги от уходящих под воду маленьких свертков. Прогулка была короткой, голодные и одинокие, мы брели мимо витрин магазинов. Но зайти в эти магазины было невозможно, потому что с нами была староста. Мы шли парами, и шедшая за мной девочка раза два наступила мне на пятки.
– Извини, – каждый раз при этом произносила она. Это была та самая близорукая девочка, которая в наш первый вечер так настойчиво предлагала мне хлеб. Подол её гимназического платья выглядывал из-под тёмно-синего пальто, па лице поблёскивала металлическая оправа очков.
После прогулки мы готовили наше домашнее задание, потом пили чай и молились. После молитвы мы пошли на прогулку вокруг монастыря. К нам присоединилась Цинтия, и мы все трое держались вместе. Воздух в саду пьянил ароматом мокрой земли и острым запахом поздних осенних цветов; мы поднялись по аллее на вершину холма к игровой площадке. Было уже почти темно.
– Вечера становятся короче, – обречённо отметила я.
И тут же поймала себя на том, что произнесла это точно так же, как, бывало, говорила мама. Это совпадение испугало меня, мне вовсе не хотелось повторить её печальную судьбу.
– Расскажи нам о себе, – попросила Цинтия. Она была оживлена и полна энтузиазма.
– У тебя есть дружки? – спросила она. «Он уже в возрасте», – подумала я.
Мне представилось странным говорить о нём, как о дружке, так как мне самой было в конце концов лишь немногим больше четырнадцати. Но наша прошлая жизнь в Лимерике казалась мне теперь сновидением.
– А у тебя они есть? – спросила её Бэйба.
– Ага. Он такой необычный. Ему девятнадцать, работает в гараже. И у него есть свой собственный мотоцикл, Мы с ним ходим на танцы и вообще встречаемся, – ответила она.
Её голос звенел от восторга. Эти воспоминания доставляли ей радость.
– Ты живешь с ним? – грубовато спросила Бэйба.
– Как это живёшь? – переспросила я.
Меня озадачило такое употребление этого слова.
– Это значит занимаешься ли ты с ним любовью, – быстро и нетерпеливо ответила мне Бэйба.
– Это так, Цинтия? – спросила я.
– Что-то вроде, – улыбнулась она в ответ.
В её улыбке, как в зеркале, отразились их поездки на мотоцикле, когда у неё на голове трепыхалась красная косынка, по деревенским дорогам, поросшим фуксией; её руки, обнимающие его сзади. И её серёжки, болтающиеся от ветра.
– Крепче, держись крепче, – не уставал говорить он. Она повиновалась ему. Цинтия была отнюдь не ангелом, но уже просто очень и очень взрослой.
Мы сидели в лёгкой летней беседке на вершине холма и смотрели, как другие девочки гуляют группами по три-четыре человека. В одном углу беседки лежали садовые скамейки а на полу грудой были свалены садовые инструменты.
– А кто ими работает? – спросила я.
– Монахини, – ответила Цинтия, – теперь у них нет садовника.
И она усмехнулась каким-то своим мыслям.
– Почему ты смеешься? – меня разбирало любопытство.
– Садовник в прошлом году сбежал вместе с монахиней. Она всё время пропадала здесь, помогала ему ухаживать за садом, сажать цветы и всё прочее, так как же им было не влюбиться! И она убежала.
Услышать такое мы даже не предполагали. Бэйба подалась вперед всем телом в надежде услышать что-нибудь столь же необычное.