– Благодарю тебя, Джек, – ответила я, – я подумаю над этим.
Разумеется, это была ложь, но мне не хотелось его огорчать. Его мать по-прежнему умирала, и к ним два раза в неделю приходила социальная помощница, чтобы ухаживать за ней. Джек поднялся из-за прилавка и вытянул деревянный ящик для денег. Ящик рассохся и вышел лишь наполовину. Джек засунул руку поглубже, вытащил фунтовую бумажку и сложил её в маленький квадратик.
– Посмотришь на досуге, – сказал он, заталкивая квадратик за вырез моей блузки. Острый уголок царапнул мою кожу, но я была благодарна ему и позволила несколько раз пожать мне руку и погладить меня по волосам. Его ласка была очень неуклюжей.
Когда я вышла из его лавки, я купила в магазинчике О'Брайена отрез материи на блузку и передник и отправилась к портнихе, жившей на той же улице ближе к центру. Она открыла мне дверь со ртом, полным булавок, и смётанным платьем в руках.
– Заходи, – пригласила она меня.
Стол в её жилой комнате был накрыт к обеду. Три герани на подоконнике начинали цвести. Две из них были ярко-красными, а одна совершенно белой. Листья наполняли ароматом комнату и кухню.
– Пусть подрастают, – сказала она, выливая утреннюю заварку в цветочные горшки. Потом она ополоснула чайник и заварила свежий чай.
– И как это вам случилось быть не на занятиях, да ещё в это время года? – спросила она своим приторно-масляным голосом. Она жила одна и слыла в городе известной сплетницей. Когда незамужние девушки попадали в переплёт, она узнавала об этом ещё до того, как это становилось известно им самим. Служанка священника и она, сидя на солнышке, перемывали косточки всем и каждому.
– В монастырской школе карантин из-за эпидемии, – ответила я. Мы с Бэйбой договорились отвечать на подобные вопросы таким образом. Наши родители тоже не хотели, чтобы стало известно про наше исключение.
– Как это ужасно. И насколько это серьёзно? Кстати, девочки Джонсонов, которые живут в горах, почему-то не дома.
– Им повезло. Горцы не болеют этой болезнью, – соврала я. Она вопросительно приподняла бровь. Она сама была из семьи горцев и каждое второе воскресенье ездила на велосипеде проведать своего отца. На багажнике своего велосипеда она умудрялась привозить гостинцы – жестянки с фруктами и холодец из телячьих ножек.
– Прошу, – она протянула мне чашку чая и кусочек купленного в магазине кекса. Потом она сняла с меня мерку.
– У тебя уже растёт животик, – заметила она. Ей хотелось меня подколоть. В ответ на вопрос о фасоне, я показала ей открытку. Она не преминула взглянуть на надпись на обороте.
– Джентльмены уехали так внезапно, не правда ли? – сказала она.
– В самом деле? – ответила на это я.
Она записала мои размеры в блокнот, и вскоре после этого я покинула её мастерскую. Она не проводила меня, это должно было означать, что она недовольна мной. Она рассчитывала поболтать со мной о Джентльменах, Я решила надеяться на то, что в отместку за это она не испортит два моих отреза.
Стоял один из тех ясных ветреных дней, которые выпадают нам в этой части страны, дул чистый довольно крепкий ветер, по небу плыли облака. Свежий ветер, солнце и великолепная погода возродили во мне счастье просто жить. Ветер дул мне прямо в лицо, когда я поднималась по склону холма, ведя рядом с собой велосипед. Я оставила его во дворе дома Бреннанов и пошла по дороге навестить наш старый дом. В нём теперь жили французские монахини. Пять или шесть человек, под главенством хозяйки, опекавшей новообращённых. Молодые монахини приезжали сюда из своей резиденции в Лимерике, чтобы провести один год духовного совершенствования в нашем большом уединённом фермерском доме.
Старая калитка не использовалась и заросла лопухами. Монахини сделали новый вход с бетонными стойками по бокам и бетонной же аркой, опирающейся на стойки. Дорожка, ведущая от входа, которая была просто тропинкой с торчащими из неё камнями, стала теперь настоящей аллеей, посыпанной щебнем и укатанной паровым катком, по ней было приятно пройтись. Несколько старых деревьев около дома были срублены, а побелевшая от времени и непогоды дверь выкрашена в мягкий зелёный цвет. Занавески на окнах были другого цвета.
– Наша матушка ждёт вас, – сказала невысокая монахиня, которая открыла мне дверь.
Она бесшумно скользила по покрытому ковром полу. Комната, которая когда-то была нашей столовой, теперь выглядела очень странно. У меня было чувство, что я никогда раньше в ней не была. В том углу, где раньше ничего не стояло, появился письменный стол, на камине красовалась новая полка из махагонового дерева.
– Добро пожаловать, – сказала старшая монахиня. Она была француженкой и выглядела совсем не так сурово, как монахини нашего монастыря. Она позвонила в колокольчик и попросила появившуюся маленькую монахиню принести угощение. Передо мной появились стакан молока и кусок кекса домашней выпечки, украшенный зёрнами миндаля. Мне было довольно неловко есть под её испытующим взором, я лишь надеялась, что я ем не слишком громко.
– Кем ты хочешь стать? – спросила она. «Учеником продавца бакалейных товаров», – едва не вырвалось у меня, но вместо этого я лишь сказала:
– Мой отец ещё не решил.
Это прозвучало довольно нелепо, потому что Молли рассказала мне, что старшая монахиня помогает отцу избавляться от его питейных привычек. Когда он не мог подняться с кровати, она посылала ему термос с чаем, а также снабдила его карманным молитвенником. Сейчас она достала из кармана крошечную голубую медаль и протянула её мне. Этим же вечером я приколола её к моей безрукавке и никогда больше не снимала. Когда несколько месяцев спустя медаль увидел мистер Джентльмен, он покатился от хохота.
– Может быть, вы хотите взглянуть на кухню? – спросила она, и я прошла за ней на кухню. Здесь вдоль стен оказались вделаны встроенные ящички для утвари и продуктов, а дровяная плита заменена на угольную. Во дворе, в огороде гуляли поодиночке со склонёнными головами шесть или семь новообращённых монахинь, похоже было, что они погружены в раздумья. Мне показалось, что вот-вот Бычий Глаз облает кур и прогонит их из кухни, но, разумеется, не было никаких кур, которых ему надо было гонять. Этот визит растревожил меня куда сильнее, чем я могла себе представить; многие вещи, которые я уже считала забытыми мною, снова всплыли в моей памяти. Умение, с каким Хикки настораживал мышеловки и ставил их под лестницей. Запах яблочного конфитюра осенью и липкая бумага для мух, свешивающаяся с потолка и усеянная чёрными телами прилипших мух. Шматы бекона, приготовленного для копчения. Кулинарная книга на подоконнике, заляпанная яичным желтком. Все эти милые сердцу воспоминания всколыхнули мне душу, и мне было очень горестно, когда я шла по дорожке к выходу.
Около самых ворот я вспомнила, что я должна зайти в сторожку и проведать моего отца. Я подняла щеколду, но дверь оказалась закрытой изнутри. Уже направляясь к воротам с чувством выполненного долга, я услышала его голос:
– Кто там?
Он открыл дверь и предстал передо мной босоногим, поддерживая брюки обеими руками.
– О, я просто прилёг на часок. Что-то голова побаливает.
– Тогда ложись снова. – Про себя я молилась, чтобы он улёгся снова.
– Не стоит. Заходи. – И он закрыл за мной дверь. Кухонька была мала и прокурена, короткая белая занавеска на окне приобрела цвет сигаретного дыма. На столе стояли три эмалированные кружки, на дне каждой из них оставалось немного заварки.
– Приготовь себе чаю, – предложил он.
– Охотно.
Я налила в чайник воды из стоявшего на полу ведра и, конечно, пролила немного воды на пол. Я всегда чувствую себя неловко, когда кто-нибудь смотрит на меня. Он сел на кровать и стал натягивать носки. Ногти на ногах уже давно были не стрижены.
– Где ты была? – спросил он.
– Там, дома. – Для меня это всегда будет наш дом.
– Кого видела? Я рассказала ему.