– Она спрашивала про меня?
– Нет.
– Мы с ней большие друзья.
– Они хорошо управляются с домом, – сказала я, надеясь, что он почувствует неловкость.
– Это самый большой дом в округе, – сказал он и добавил: – Я вовсе не лишился его насовсем.
Я тут же подумала о моей маме, лежащей на дне озера, и о том, как бы она рассердилась, если бы только могла услышать эти слова.
– Во всяком случае, его у меня отобрали силой, – сказал он, потирая лоб.
«Ах, вот значит теперь как», – подумала я.
– И как же его у тебя отобрали? – нахально спросила я.
– Ну, видишь, так уж получилось. Когда я унаследовал его у моего дяди, все вокруг говорили, что он будет моим недолго. И они сделали всё, чтобы это сбылось.
Итак, история предстала передо мной в новом свете. Такой она и будет преподноситься незнакомцам и проходимцам, которые летом заглянут сюда. Он почешет свой лоб, покажет пальцем на большой дом и расскажет им, как этот дом отобрали у него. Я снова подумала о маме и представила, как бы она горестно качала головой при таком рассказе. Всегда, когда я была с ним, я думала о маме.
Чайник закипел, вода стала выплёскиваться через край. Я поискала глазами чайничек для заварки.
– А в чём заварить чай?
– Да прямо в чашке. Получается великолепный чай. Он велел мне вылить из эмалированных чашек старую заварку. Потом сказал, сколько чая положить в каждую чашку. Затем я налила в чашки кипяток и поставила их на горячую плиту настояться. Добавила сахар и молоко, но побоялась перемешать, чтобы не взбаламутить осевшие на дно чаинки. Заваренный таким способом чай мне лично напомнил отварной торф.
– Ну разве у меня получился не великолепный чай? – сказал он.
«А ведь делала его я», – подумала я.
– Разумеется, – ответила я вслух. Почему я так себя держу? Но я не могла заставить себя относиться к нему хотя бы нейтрально.
– Самый вкусный чай во всей стране. В прошлом году девицы Коннор собирали здесь поблизости грибы и спрятались у меня от дождя, так я угостил их таким чаем. Они сказали, что никогда не пили ничего подобного. – Я улыбнулась и, соглашаясь с ним, кивнула головой.
– А где Бычий Глаз?
– Сдох. Съел отравленную приманку. – Скоро не останется ничего хорошего от прежней жизни.
– Как же он отравился?
– Здесь травили стрихнином лис, а он съел отравленный кусок мяса.
– Неужели тебе его не жалко? – спросила я. Во мне нарастал гнев.
– Жалеть! А кто пожалеет меня? Ведь я никому ничего не сделал плохого. – Я отчаянно подыскивала какой-нибудь подходящий ответ, но ничего не пришло в голову.
– Что-нибудь слышно от Хикки? – спросила я. Уже два Рождества мы не получали от него никаких вестей. Майзи как-то сказала, что он с кем-то обручился, но мы никогда не слышали, женился он или нет.
– Что тебе этот парень? Я никогда не доверял ему. Он чересчур хорошо здесь жил, как кот в масле. – Я смотрела на оставшиеся в кружке чаинки и пыталась угадать свою судьбу. Я мечтала о романтической жизни, думала о том, что уже через неделю буду в Дублине, свободной ото всего этого. Он нервно кашлянул. Он явно собирался сказать что-то важное. Я затрепетала.
– Я хочу сказать тебе кое-что важное, мадемуазель, и, пожалуйста, не поднимайтесь на дыбы.
Он взял со столика зубные протезы и вставил их. Может быть, так он чувствует себя лучше, более значительным?
– Ты должна осмотрительно вести себя в Дублине. Жить по средствам и скромно. Веди себя хорошо и пиши своему отцу. Мне совсем не нравится, какой ты начинаешь становиться.
«Ну, это взаимно», – подумала я, но ничего не сказала. Боялась, что мне снова достанется. Теперь мне больше всего на свете хотелось поскорее смотаться из этой дымной кухни. От этого проклятого дыма у меня защипало в глазах, и я раскашлялась.
– Я буду осторожна, – сказала я. Потом поискала взглядом часы, они откуда-то тикали, но я их не видела. Они оказались на каминной полке, циферблатом вниз. Я взглянула на них и сказала, что я, к сожалению, должна бежать, чтобы успеть домой к чаю, который подается в половине шестого.
– Я переведу тебя через дорогу, – сказал он и стал натягивать ботинки. На свежем воздухе я пришла в себя, здесь было много народу, и я уже не боялась.
Молли натирала полы, когда я вошла в дом. В доме никого не было.
– А где Марта?
– Я думаю, в часовне, – сказала Молли.
– В часовне? – Марта всегда подтрунивала над верой в Бога и религиозными обрядами.
– Ну да, она теперь ходит туда каждый день па службу, – сказала Молли.
– И с каких пор?
– Со дня последней конфирмации. Она пошла туда, чтобы посмотреть, как одеты дети, а потом стала постоянно посещать службы.
– Ну и дела, – сказала я, вспоминая постоянные замечания Марты о том, что религия – это опиум для глупцов.
– Возраст меняет людей, – ответила Молли, покачивая головой, как старуха.
– И каким образом?
– О, чаще всего люди в возрасте становятся более мягкими. Когда молод, на многие вещи внимания не обращаешь. Но когда взрослеешь, ко многому относишься более терпимо.
– Ты выйдешь замуж за своего парня, Молли? – спросила я. Она произвела на меня странное впечатление. Не была похожа на самоё себя. Её весёлость сменилась мудростью.
– Думаю, что выйду.
– Ты его любишь?
– Я смогу ответить тебе, когда проживу в браке с ним лет десять.
– Молли! Как ты можешь быть такой рассудительной? Молли вполне могла научить меня жить. Мне стало стыдно самой себя, когда я услышала, как она рассуждает. Её жизнь была очень трудной, но она никогда не жалела самоё себя, как это частенько случалось со мной.
– Мне приходилось быть такой. Моя мама умерла, когда мне было девять лет, и я должна была поднимать двух моих младших.
– Она погибла? – спросила я. Мне приходилось мельком слышать ужасную историю о её сгоревшей матери.
– Да. Сгорела заживо, – ответила она.
– Как? – спросила я, хотя, конечно, не должна была это делать.
– Наступал вечер, картошка ещё не сварилась, а мужчины должны были вот-вот прийти домой с поля. Мы услышали, как по переулку уже скрипит телега, возвращающаяся с поля. «О, Боже, – сказала она, – надо раскочегарить огонь», – и плеснула керосина в печку, а оттуда вырвалось пламя прямо ей в лицо и охватило всю её. Я попыталась залить пламя молоком из кастрюли, но это не помогло. – Молли рассказала мне всё это без единой слезинки, и я позавидовала её самообладанию.
– Давай приготовим чай, – сказала она, поднимаясь с пола.
– Если я выпью сегодня хотя бы ещё чашку, он польётся у меня из ушей, – ответила я, но мы всё-таки пошли вниз на кухню и вскипятили чайник, а вскоре появилась и Марта. Позднее, когда пришёл домой мистер Бреннан, Марта поднялась с ним наверх, чтобы помочь ему вымыть голову. Из ванной доносились их голоса и смех, и когда я проходила мимо, то увидела, что она вытирает полотенцем его короткие тёмные волосы. Он сидел на краю ванны, обнимая её за талию и уперевшись головой ей в живот. Я порадовалась, что у них хорошие отношения.
«Может быть, они ещё будут счастливы», – подумала я, искренне надеясь на это. Хотя, сказать по правде, мне было несколько стыдно видеть, как обнимают друг друга муж и жена. Наверное, потому, что отец никогда не обнимал мать.
Когда я вошла в комнату, у меня вырвался крик. Бэйба распростёрлась на кровати, всё её лицо было покрыто какой-то белой массой.
– О, Боже! – воскликнула я, и Молли прибежала взглянуть, что случилось.
– Я всегда говорила, что ты просто зануда, – произнесла Бэйба. – Я всего лишь делаю маску для лица по французскому рецепту, готовясь к жизни в Дублине. Ты что, никогда не слышала про такие вещи? – спросила она меня. Её голос звучал неестественно, белая масса не позволяла ей говорить нормально.
– Нет, – угрюмо ответила я, ненавидя себя, свою простоту и непосредственность.
– Ну вот я и говорю, что ты зануда, – заключила она, садясь на постели и протягивая руку к туалетному столику за губкой и тазиком с водой.
– Твои родители снова в хороших отношениях, – прошептала я ей.