-- Как, батюшка, вот то-то и это-то?
-- Да вот, так-то и так-то.
-- Стало быть, вот этак?
-- Так, так!
Посмеиваясь, исполняли его совет, и всегда выходило правильно.
-- Мужицкий батька! -- восторгались они.
Однако, эта жизнь, исполненная забот хозяйственных, не мешала ему быть и образцовыми священником. Все дела приходские исправлял он исправно, и всегда так, как подсказывала ему совесть. Он делал все, что почитал долгом своим: поучал, увещевал, советовал, внося и в советы и увещания свои добродушную хозяйственную сметку, что чрезвычайно нравилось мужикам. За долгую жизнь в селе он так сжился с мужиками, что и сам был как бы первым из мужиков. Ни чинился, ходил к ним в гости, случалось -- бражничал, но никогда при этом не упускал случая дать какой-нибудь полезный совет и оказать свое "отеческое", как он говорил, влияние.
Придет, бывало, к мужику.
-- Здравствуй, Кириллыч!
-- Здравствуй, батюшка.
-- Принимай, в гости пришел.
-- Ми-лости про-о-сим!
-- А угощать чем будешь?
-- Чайком-сахарком да доброй беседой. Самоварчик баба живо наставит, того-сего из печи достанет. Ну, и... конешно-што...
Мужик смеялся:
-- Молочка!
-- Это которое наскрозь-то видать?
-- Оно, батюшка.
-- Вижу, вижу; знаешь обычай. И не откажусь. Притомился как-быдто. И с чего, братан ты мой? Недельку попахал, а в левой пятке ломота. Стары кости...
-- Шутишь, батюшка... всем бы таким старикам-то быть.
-- Аль, думаешь, мне износу нет?
Так, перешучиваясь с хозяином, шел батюшка в избу, снимал стеснявший его подрясник и бросал его куда-нибудь в угол на лавку, как мужики бросают зипуны. Вся изба так и расцветала улыбкой от его прихода. Баба весело гремела самоваром, суетливо собирала на стол, звонким смехом отзывалась на батюшкины шутки; ребятишки жались к нему, как к доброму великану, всегда имеющему про запас для них милое словцо, а то и леденец в кармане. Даже старая старуха свешивала с печи сухие, черные ноги и принималась говорить о близкой смерти, но говорила о ней так, словно собиралась на свадьбу ехать. Когда появлялся на столе кипящий самовар, батюшка, потирая руки, говорил:
-- Люблю, люблю сию китайскую музыку!
Хитро подмигивал мужику:
-- Кабы да в теплой бы компании...
Но уж батюшкин обычай знали, и к мужику спешно собирались его приятели. Изба наполнялась бородатыми людьми. Все лавки заняты, люди распоясаны, потны, веселы, шумливы; дуют на блюдечки, хрустят сахаром, ведут речи о всех заботах, о всех новостях дня и года. Не забывают от времени до времени и протянуть к батюшке волосатую руку с блестящим стаканчиком, но это только усиливает веселое и добродушное настроение.
Батюшка, широко улыбаясь, ладонью отирает усы.
-- Живи-живи да не ухни! -- говорит он, принимая протянутую рюмку, -- воистину, не в вине, други мои, скорбь, но в сердце нашего порочности. Что исходит из сердца? Ненависть, свара, вражда, жестокость, себялюбие, к делу Господню нерадение... блуд и пьянство. Сердцу же доброму вино не повредит, ибо меру свою оно знает
и блюдет, дабы добрая веселость не перешла в безумных уст гоготание. Потому-то и Христос благословлял вино на браке в Кане. Не в пище вред, -- в объедении, не в вине грех, -- в опьянении.
Он выпивал и добродушно смеялся:
-- Так-то, светики!
Подмигивал кому-нибудь, рыжему и скуластому:
-- Андрю-ха-а...
-- Что, батюшка?
-- Зашибаешь?
Рыжий брался за бороду:
-- Случается...
-- И перешибаешь?
Рыжий смущенно ухмылялся и опускал глаза:
-- Всяк бывает...
Батюшка весело грозил ему:
-- Не годится дело, светик, не годится. Как пастырь, говорю... и друг! Добра желаючи. Вот так, в компании... для духа веселости, и во славу Божию... можно! В меру прочих, без превышения... А ведь иной... сам знаешь, перешибет, так... зверем становится, себя не помнить. Бес-то и тут, чтобы повредить. Того только и ждет. Много вреда делает и в семье, и в хозяйстве.
Он неопределенно посмеивался:
-- Правда?
-- У нас в Андрюхе-то семь бесов, а не один, -- смеялся какой-нибудь неопытный, -- намеднись над женой каку расправу учинил...
-- А ты кто, судия? -- немедленно со строгостью обрывал батюшка,
И помолчав, начинал посмеиваться.
-- Ох, как мы легко в чужи-те глаза засматриваем, да все сучки там примечаем! А в своём-то, бревнышко-то, видим? То-то, мне невдомек, старики все спрашивают: кто, мол, это у баб больно любит фартуки щупать? Не знаш-ли ты, Лаврентий?