Николай Леонидович сказал сегодня, что решено приступить к жатве, убирать будут не только комбайном, но и жаткой и серпами. Правление постановило, что каждая колхозница, которая выйдет жать, до 20 августа будет получать по три килограмма зерна на заработанный трудодень, а после 20-го — два килограмма. Кроме того, всем выдадут еще десять процентов сжатой соломы.
Солома заинтересовала Наталью Кузьминичну, а хлеб почти нисколько. Я думаю, что так же и других женщин. Хлеб здесь все покупают печеный, — в доколхозные времена в здешних местах лишь некоторые деревни сеяли рожь, да и то не ею жили; поэтому получить зерно на трудодень — это значит устроить себе лишние хлопоты: и смолоть его надо и испечь, а иные хозяйки и печь-то толком не умеют. Другое дело, если бы выдали белой мукой. А вот солома очень нужна: и на подстилку и, когда потребуется, двор покрыть. Да и в корм корове она идет. Солома же не хлеб, не не купишь.
Но Наталья Кузьминична тут же заметила, что хлеб-то отдадут, а с соломой опять, как в прошлом году, обманут. Между прочим, ив колхозе солома очень ценится: подстилка, корм, кровля… Николай Леонидович признался, что действительно в прошлом году с соломой вышло не совсем ладно, но это потому, что не успели весь хлеб обмолотить, а так выдали бы. Словно в этом году есть гарантия, что весь обмолотят!
В прошлом году молотьба затянулась из-за того, что в колхозе нет крытых токов, нет и овинов или других, современных, сушилок. И вот, пока молотили, много хлеба намокло и проросло. Трудно понять, зачем надо было в свое время уничтожить крестьянские овины, не заменив их ничем более совершенным. И это повсеместно, во всех тех обширных районах страны, где многовековой крестьянский опыт придумал овин, без которого. нельзя заниматься хлебопашеством в местах, где лето очень часто бывает дождливым, где осень с ее дождями приходит рано.
Но вот смахнули овины, равняясь, должно быть, по южному, степному полеводству.
Подумав, Николай Леонидович сказал, что можно в таком случае, если не доверяют колхозу, выдавать зерно и солому сразу же, необмолоченными снопами: мол, суши сама на печи, сама и молоти. Но видно было, что Наталья Кузьминична не очень поверила ему. Она опасается все же, что снова обманут.
Дорого обходятся нам эти небольшие, каждый в отдельности, обманы: они разрушают веру в колхоз. И не зря на другой день, когда я рассказал об этом разговоре Алексею Петровичу, он по привычке своей только зубами скрипнул и досадливо махнул сжатой в кулак рукой. Это у секретаря райкома наивысшее выражение неудовольствия, в котором и гнев и боль. Ругаться он не ругается. Он сказал еще, что зря так поступил председатель: солома эта все равно не спасла положение, а колхозу нанесен урон, — нельзя обманывать колхозников! Когда же я рассказал, что и теперь не верят, что солома будет выдана, он рассудил, как и Николай Леонидович: снопами надо выдавать, а бабы уж и высушат их на печи и обмолотят…
Солнечный, но все же не очень жаркий день. Каждый клочок земли в Райгороде, даже на улицах, засажен помидорами. Предположения предприимчивых горожан на сей раз рухнули: из-за поздней весны и дождливой первой половины лета помидоров мало, да и начнут они поспевать поздно, когда даже сюда дойдут в изобилии южные помидоры, — погорит райгородский обыватель.
Обедаем у Грачевых. Михаил Васильевич, всю жизнь свою прослуживший в гастрономических магазинах и питейных заведениях, весьма оживлен, хотя ему уже семьдесят четыре года. Стол он сервировал сам. Обед наш не так уж богат, да и сервировка у Грачевых не бог весть какая, однако Михаил Васильевич сервировал стол не без изыска, со знанием дела. Он вспоминает, какие были в старое время сорта икры и сколько они стоили, как их, мальчишек, учили по переписанному на русский язык прейскуранту запоминать иностранные марки, вин и к чему какое вино подается. Вспоминает он не без гордости, как в прошлом или в позапрошлом году, когда он еще работал в своей «забегаловке», приехал в Красный трактир — так по старинке называет он нынешнее кафе инвалидов — какой-то генерал и заказал шампанское. Шампанское, разумеется, нашлось, — как и крабы, оно имеется повсеместно, — однако никто не знал, как откупорить. И тут вспомнили о Михаиле Васильевиче, послали за ним в его «забегаловку», он явился, артистически откупорил бутылку и подал ее как следует генералу.
Михаил Васильевич и Дарья Васильевна воспитывают милую девушку Капу, которой семнадцатый год. Она перешла в десятый класс, и что с ней дальше будет, трудно сказать. Если не пойдет в институт, то станет, вероятно, служить по «письменной части», выйдет замуж, будет сажать помидоры и лук, варить варенье. В свободные минуты, как это они делают сейчас с дядей Мишей и тетей Дашей, она будет глядеть в окошко на тихую зеленую уличку, упирающуюся в старинный монастырь, и с интересом, хотя и ленивым, но все же интересом, рассуждать о том, что вон Кривцов пошел куда-то, должно быть в кремль, что вон прошла такая-то, что на паточный, видать, привезли булки, а таким-то везут сено, а Пашка Фадеев поехал на озеро ловить рыбу. И странно помыслить, что Капа комсомолка.