В узкую щель бойницы в стене, идущей от Белой палаты к нашей башне, пробивается слепящий солнечный свет.
Моим собеседникам все это напоминает декорацию в Большом театре. А я думаю о митрополите, построившем кремль, о его удивительной судьбе — он был сыном сельского дьячка и едва не стал патриархом, — о том комфорте, не уступающем комфорту просвеченных французских или итальянских аббатов, каким окружали себя церковные иерархи даже после монгольского нашествия, которое отбросило назад русскую цивилизацию. Сюда к митрополиту-строителю приезжали из Москвы, Владимира, Ярославля и Новгорода зодчие, изографы, ваятели… Здесь принимал он и местных мастеров — монахов и мирян, — отменно знавших тончайшую резьбу по дереву и камню, живопись альфреско, чеканку по серебру и золоту, искусство гранить драгоценные камни. Принимал их владыка-зодчий в тишине освещенных заходящим солнцем покоев с узорчатыми оконцами, с изразцовыми, более удобными, нежели камины, печами, с теплыми ретирадными покойцами, которые устроены не только в митрополичьих покоях, но и повсюду на стенах — видать, для нужды караульщиков, чтобы не похабили вокруг себя.
А дымок из дымника вьется потому, что в подвале под Белой палатой расположен склад Горторга, в котором сейчас топят печь.
Ночь же и впрямь наступает холодная, пасмурная, на озеро наползает наволочь, звезд не видать, не видать и месяца, пропадают огоньки деревень и сел, расположенных на противоположном берегу.
Солнечно и холодно. На три дня переселился в Райгород.
Живу у Грачевых. Рядом с ними — полуразвалившийся дом, в котором живет одинокий старик, бывший зажиточный торговец. Вся усадьба у него занята цветами: левкоями, георгинами, львиным зевом… Цветы он выращивает на продажу и, как писали в старинных писцовых книгах, «тем кормица». А дом его совсем развалился, пожарные запретили топить печи, и старик живет в холоде. То ли денег у него нет на ремонт, то ли считает, что скоро умрет и незачем тратить деньги.
Напротив, через дорогу, большой и крепкий одноэтажный дом. Легко догадаться, что принадлежит он двум владельцам. Половина крыши выкрашена в малиновый цвет, соответственно половина дома выкрашена травянисто-зеленой масляной же краской, а наличники покрыты белилами, терраса — ярко-голубым, с белым. Половина этого дома принадлежит тому самому старику в синем «бывалошном» картузе, которого я несколько раз видел в кремле, — он работает там сторожем. Интересно, что у сторожа такой превосходный дом! И откуда у него столько денег, чтобы выкрасить дом масляной краской? Это одна из загадок Райгорода.
А вот еще одна. Неподалеку от нарядного дома сторожа стоит отличный дом Фадеевых. Он интересен тонкой и богатой резьбой не только наличников и подзоров, но и всех промежутков между окнами. Сам Фадеев, жалуясь на ревматизм и преклонный возраст, нигде не работает, хотя лет ему не больше пятидесяти двух — пятидесяти трех, то есть столько же, сколько Ивану Федосеевичу, с которым, кстати сказать, они земляки — оба родом из Угож.
Иван Федосеевич тоже не очень здоров, но руководит большим и сложным хозяйством колхоза, доставляющим много хлопот, неприятностей и огорчений. И по происхождению и по образованию оба они с Фадеевым одинаковы. Но один угожский мужик, став коммунистом, вот уже двадцать с лишним лет в буквальном смысле украшает землю своим трудом: осушил несколько сот гектаров болот, построил множество общественных и хозяйственных построек, ежегодно дает стране тысячи тонн «общественного продукта». А другой угожский мужик, ровесник и сверстник председателя колхоза, имеющий тоже двухклассное образование, тихо и мирно живет в отличном своем городском доме, возделывает усадьбу, ловит на озере рыбу, в сезон стреляет уток и торгует всем этим добром, накапливая деньги. Обитателям этой улицы такая жизнь может показаться завидной, но Иван Федосеевич ни за что не променял бы трудное и беспокойное свое счастье на такое сытое и благополучное существование.