Алексей Петрович говорит о директоре консервного завода, что в личном своем хозяйстве тот и былинке не даст пропасть, а на заводе может сгноить отличную продукцию. Правда, директора связывают стандарты и прочие бюрократические путы, — стандарты, замечает секретарь райкома, надо соблюдать, однако с разумом.
Мне кажется, что в этом случае были еще и другие, кроме безынициативности, причины. Во-первых, директор завода лично не заинтересован в том, чтобы приготовить рассольник из нестандартных помидоров. Использует он их или не использует, ему лично от этого прибыли не будет. Во-вторых, всякого рода стеснения, мешающие предприимчивости и выдумке в торговле-и в пищевой промышленности, целью своей имеют пресечь различные махинации. Так вот, мне кажется, что те, кому ведать надлежит, должны подумать, как сделать, чтобы торгующие организации и предприятия пищевой промышленности, имеющие дело со скоропортящейся и неоднородной, как, — скажем, металл или ткани, продукцией, чтобы они, не обманывая потребителя и государство, могли в работе своей маневрировать.
И еще рассказал мне секретарь райкома, что в одном здешнем селе имеется маленькое кошмовое предприятие со штатом в сто человек. Разумеется, в это число входит изрядное количество административного персонала. Предприятие, конечно, полукустарное. И в этом же селе в колхозе — всего девять человек трудоспособных. Не лучше ли кошмовое предприятие передать колхозу, с тем чтобы рабочие и служащие, став колхозниками, во время полевых работ работали в поле? В сущности, дело сводится к тому, чтобы организовать в этом селе промколхоз.
И тут я подумал, что промколхозы у нас если и существуют, то как-то в забросе — не слыхать о них ничего, — а форма эта для районов с бедной землей, с большим количеством неудобной земли, где исстари процветали кустарные промыслы, так как земля не кормила, форма эта для таких мест весьма и весьма резонная.
Такого рода темы неизбежно навели нас на разговор об Иване Федосеевиче.
Алексей Петрович был у него в воскресенье, смотрел строящийся свинарник и очень его хвалил. Иван Федосеевич, понятно, не упустил случая: попросил тридцать тысяч штук кирпича. Кирпич ему нужен, вероятно, для строительства лабаза, в котором будут храниться корнеплоды для свиней, — свинарник же подведен уже под крышу! Алексей Петрович сказал Ивану Федосеевичу, что охотно дал бы, но кирпича нет. Тогда Иван Федосеевич, имеющий обыкновение сперва узнать, есть ли просимое, сообщил, что кирпич имеется. Алексей Петрович, приехав в Райгород, позвонил, убедился, что председатель прав, и велел отпустить колхозу кирпич.
Таков уж наш Иван Федосеевич. Поедет он, скажем, на какой-нибудь завод просить мотор, так сперва идет на склад посмотрит, убедится, что нужный ему мотор имеется, а потом уже обращается к директору. Тот, конечно, отказывает: мол, дал бы с удовольствием, да нету. То ли дать не хочет, то ли и впрямь не знает, что у него на складах лежит. Тогда Иван Федосеевич говорит, что, мол, есть мотор, только что сам видел. И директор уже не может отказать. У Ивана Федосеевича здесь, на мой взгляд, не только крестьянская хитринка, но и удивительно развитое в нем чувство собственного достоинства, способность всюду чувствовать себя хозяином.
Жаркий день. Белесое озеро недвижимо, противоположный его берег затянут серой дымкой и почти сливается с мертвенной водой.
Лук весь полег, торчащая наполовину из земли репка одевается рыжеватой кожурой. Лук поспевает. — Теперь ему дождь не нужен. Говорят, что он берет сок уже не из земли, а из перьев. Обычно в эту пору лук приламывают, но нынче он сам упал, — от жары?
Пришедшая обедать Наталья Кузьминична — она ворошила сено — говорит, что в лугах еще жарче, чем в селе: земля там сырая, и хотя сверху подсохла, все же под горячим слоем нагревшегося сена она как бы источает пар. Печет сверху, а от сена, когда его ворошат, идет густой, жаркий, томящий дух. И мошкара донимает.
Вечером в густой белой пыли идет черно-белое стадо.
Часу в двенадцатом ночи Николай Леонидович привез на мотоцикле, в кромешной тьме, свою старуху мать, живущую в Вексе, километров за восемнадцать отсюда. Старуха тряслась ночью на заднем седле мотоцикла из любви к сыну. Он набрал со своего сада много вишни, а везти ее на базар некому; Наталья Кузьминична отказалась, так как у нее своя. Старуха поедет с Натальей Кузьминичной продавать вишню, — та и места знает и все порядки и вообще к торговле привычна. Мать расспрашивает Наталью Кузьминичну, не ругают ли сына, жалеет его из-за того, что у него такая трудная должность, говорит, что они своего председателя — Ивана Федосеевича — все время ругают, небось и Николая Леонидовича так-то.