Я напрасно потратил все кадры, напрасно потерял драгоценное время. Я мог бы открыть Луизе будущее, вместо этого мы болтали о пустяках. Осуществилась давняя человеческая мечта: на свое счастье и на свою беду, я перенесся в прошлое. И как я этим воспользовался? Сначала тосковал и боялся, потом принялся самым жалким образом кривляться и любезничать. Ни на что не похоже!
Что сказала бы Марианна, увидев меня под ручку с двумя девицами пятидесятых годов, Луизой и ее подругой, продавщицей из цветочного магазина, красивой блондинкой с длиннющей косой? Мы бродили под высокими сводами Центрального рынка, пустынного и безлюдного в понедельник. Я шел, задрав голову, любуясь сложным переплетением серых металлических опор, балок и арок, что поддерживали стеклянную крышу. Этот своеобразный храм внушал мне восхищение и страх. Надо же, я свободно прогуливаюсь по Вавилону из стекла и стали, пышному, как восточный базар, воспетому Золя, а всего через пару десятков лет от него ничего не останется: вечная пара — богатство и глупость — сотрут его с лица земли. Мысль о том, как мне все-таки повезло, развеселила меня. Впервые с того момента, как я очутился в 1953 году, мне удалось рассмеяться.
— Чего это вы смеетесь? — обиделась прекрасная цветочница.
— Просто хорошо на душе.
— Похоже, он у тебя с приветом, — сказала она Луизе.
— Что ж, ему и посмеяться нельзя?
Мы вышли на набережную Сены, мощенную крупным неровным камнем. Земля у корней деревьев густо поросла сорняками, по реке плавали лодочки, рыбаки в подтяжках неподвижно глядели на воду: надеялись поймать хоть одного пескаря. Я с умилением наблюдал за простыми радостями жизни, давно канувшими для меня в небытие. Как вдруг цветочница вскрикнула: она сломала каблук.
— Пожалуйста, — попросила Луиза, — сбегайте к москательщику и принесите резинового клею!
«Москательщик», «резиновый клей» — теперь таких слов и в помине нет, однако я мигом вспомнил, что они значат, и без труда разыскал дешевый магазинчик, заставленный корзинами, кастрюлями и банками с краской. Тем временем девушки сбросили туфли и с громким хохотом болтали босыми ногами в воде к величайшему возмущению рыбаков. Вдруг в глазах у меня потемнело: на том берегу я различил очертания черной башни Монпарнас и ближе к Иври — громоздкие дома построенного в девяностых квартала Итали, что нарушил гармонию города.
Я очнулся в постели, провел рукой по грубому полотну простынь, стал вглядываться в лица обступивших меня людей, но все плыло перед глазами. Пробормотал: «Марианна!» Мне ответили негромко: «Не пугайтесь, я доктор Мартинон. Все обошлось, вам теперь лучше». Я стал видеть яснее. Ближе всех стоял доктор, абсолютно лысый, солидный и серьезный. За ним — Луиза, вне себя от волнения, и хмурый озабоченный Колченогий. Я попытался встать, но Луиза поспешно подбежала и уложила меня обратно. Я заметил, что она недавно плакала. «Не вскакивайте, полежите спокойно, с господином Полем я все уладила». Что случилось? Ах да, мне померещился Монпарнас и отвратительные небоскребы близ моста Тольбиак. Я огляделся по сторонам: мы в комнате Луизы.
— Я перенес твою койку к ней, — сказал Колченогий. — Тебе повезло, приятель. Девчонка станет ухаживать за тобой в свободное от работы время.
— Но мне…
— Молчи. Так надо.
— Вам необходим покой, повторяю, покой, — проговорил доктор. Сидя за столом у окна, он нацарапал несколько рецептов.
— Отдыхайте себе спокойно, — поддержала его Луиза. — Вам тут будет лучше, чем в кладовой. Не надо меня благодарить, вы мне ничуть не мешаете. Как вы нас всех напугали!
По правде говоря, я сам испугался. В мирный городской пейзаж пятидесятых вдруг вклинились четкие зловещие очертания безобразных башен. Может быть, я сдвигаюсь обратно в девяностые? Ведь прежде чем я оказался здесь, меня тоже преследовали видения, все более длительные и отчетливые. Сколько времени я там отсутствовал? Что, если эти десять дней промелькнули всего за час? И еще один непростой вопрос: так ли уж мне хочется снова вернуться в эпоху спешки и стресса? В пятидесятые годы люди были куда симпатичней.