Пакот, тощий, щуплый, с брекетами на зубах, мешающими ему говорить, в нашем классе выше всех на голову. В дальнейшем он станет послом, а пока что он конь, а я всадник. Класс разделился на два враждующих лагеря, мелкие оседлали длинных. Мы жестоко сшибаемся. Побежденный валится с коня на асфальт. Увечий не избежать. В столовой мы заключаем тайные соглашения и разрабатываем стратегию будущих битв. О ней разговор особый. Ровно в полдень аббат Монжен рявкает: «Стройся в затылок!» И мы гуськом спускаемся в полуподвал с зарешеченными окнами, провонявший хозяйственным мылом. Здесь мы завтракаем. Учителя и надзиратели восседают за отдельным столом на возвышении. Наскоро прочитав молитву, ученики стремительно набрасываются на корзины с булками и опустошают их. При этом ругаются, толкаются, тузят друг друга и визжат. Гвалт стоит неимоверный. В качестве горячего блюда нам ставят на грязные, липкие длиннющие мраморные столы тарелки с покрытыми желтым жиром сосисками и чечевицей, в которой полно мелких камешков.
В столовой за дисциплиной не следят, якобы дают ученикам выпустить пар. Вообще, суровое обращение призвано искоренить жестокость, от природы свойственную большинству мальчишек. В действительности лицемерные воспитатели всего лишь загоняют внутрь дурные инстинкты, кстати необыкновенно живучие. Ученики им в ответ тоже лицемерят. Научаются изворачиваться и лгать, чтобы на них не надели дурацкий колпак, не били по рукам линейкой и не ставили на колени на гравий. Круговая порука у школьников не хуже, чем у бандитов. Девять лет ежедневно по восемь часов я терпел эти муки, неужели мне предстоит это вновь?
Средняя школа. Здесь не прекращается скрытая война между учениками и учителями, вражда между классами и внутри классов. Драки стенка на стенку, травля. Здоровяки похваляются силой, колотят слабых и вконец запугивают их. Верзилы-старшеклассники тащат в туалет с решетчатой дверью несчастного Меркаде. Чем-то он им не понравился. Его бьют, заламывают ему руки. В коридоре на перемене шумно, во дворе вопят футболисты, криков бедняги не слышно. Аббаты в развевающихся сутанах, с молитвенниками в руках с голубиной кротостью прогуливаются парами. Они вмешаются, только если запахнет смертоубийством. И посадят виновного писать строчки после уроков. Наиболее предприимчивые и тут не растерялись: Поластрон заготовил огромную стопу исписанных листков и продавал их наказанным в обмен на пирожные, стеклянные шарики и йо-йо.
Учителя живут по тем же звериным законам. Выбрать козла отпущения и всласть потешаться над ним — какой прекрасный способ разрядить напряжение в классе! Добрейший господин Петито, с вечной насмешливой улыбочкой, с первого же дня стал издеваться над Бернигоном, неуклюжим, нелепым, красневшим как помидор, когда его спрашивали. Вот его-то он и сделал всеобщим посмешищем, принялся задавать ему каверзные вопросы, измываться, снижать оценки. «Бернигон, к доске!» «Встаньте, Бернигон! Прочтите нам с места басню „Волк и ягненок“. Только будьте любезны, по-французски». Дело в том, что Бернигон, родившийся в чудесной области Морван, говорил на диалекте, так что класс забавлялся от души. Отчего Бернигон ни разу не взбунтовался? Отверженный, осыпаемый насмешками, униженный, опозоренный — как, наверное, он страдал, скрываясь под маской непрошибаемого благодушия! О дальнейшей его судьбе я узнал двадцать лет спустя. Поластрон вскользь упомянул, что он заведует отделением крупного голландского банка в Сингапуре и стал человеком черствым, желчным и озлобленным.
Когда вам семь или восемь лет, вы стыдитесь, если родственники ожидают вас у дверей школы. Кому понравится такая забота, к тому же неизвестно, что скажут про них ваши товарищи. Если вы чем-то похожи на маму, брата или старшую сестру, не избежать издевок: «Эй! Видал сестру Бернигона? Ну и носищи у них у всех!» Вы уже вошли в образ, пустили всем пыль в глаза, а тут являются домашние и вас развенчивают. Сущее наказание! Отправившись в школу, вы начинаете вести двойную жизнь.
Школу отделяет от семьи прочная стена. Там вы становитесь абсолютно другим человеком. Школа — замкнутый социум, по определению враждебный ребенку и подавляющий его, не важно, какую роль он играет: примыкает ли в силу внутреннего тяготения или случайности к какой-нибудь группе, остается ли одиночкой, которого изгоняют и преследуют. Для таких, как Бернигон, нет спасения. Кто станет дружить с шутом? Доверять ему, делиться с ним секретами, хвастаться перед ним, обмениваться таинственными посланиями, вместе изобретать особый язык, непонятный непосвященным? Никто. Ведь все самоутверждаются, учатся не быть, а казаться. Бернигон обречен до конца учебы потешать учителя и весь класс.