Митрофан молча с любопытством следил за ним.
— Ржи-то восемь пудов принес да льну два, почем кладешь пуд-то?..
— Рожь-то о ту пору с лишним три гривны была!..
— А лен?..
— Восемь гривенок положь за пуд-то, и то уж по знакомству будто, а то все бы с рублик надоть.
Прохор Игнатьич, быстро сделав расчет на счетах, сбросил с цифры "семь" два рубля.
— С рубь-то останется ли за мной? — спросил Митрофан.
— Поболе, друг.
— Откедова это так? — с изумлением спросил он.
— На то счет… Складывай по пальцам. Брал ты у меня семь рублей.
— Семь!..
— По пятнадцати копеек пуд ржи — сколь?.. Рубь двадцать?
— По пятнадцати-и-и… Што ты, што ты кладешь это?.. — с удивлением произнес он.
— Ну, сбросим, коль много!..
— И тридцать-то в убыток… Андели с тобой!
— Убыток, а-а!..
— Слезный… и ей-богу… ведь и по тридцать-то уж я по знакомству тебе отдаю!..
— Значит, ты свою линию соблюдаешь?.. Подавай деньги начисто, и весь расчет в эфтом!..
— Прохор Игнатьич… што ж это?.. А-ах ты господи!.. По пятнадцати копеек пудовка ржи… есть ли бог-то у тебя?.. Слыхали ли, добрые люди? — всплеснув руками, обратился он к улице; но улица была совершенно пуста, и из добрых людей, знакомых с порядками Прохора Игнатьича, никого не было на ней.
Прохор Игнатьич тем временем спокойно закрыл книгу и, неторопливо положив ее в шкаф, возвратился к прилавку.
— Не напасть ли это?.. Уважь хоть для праздника-то, родимый!..
— Сущее безобразие! Таперича возьми нечисть — свинью, и у той есь анбиция… тьфу-у… — и он желчно плюнул. — Што ты жалобишься-то, а?.. Где болит?
— Как не болеть?.. За што ты зоришь?.. — и в надорванном голосе Митрофана послышались слезы.
— Кто кланялся… когда деньги брал, ты аль я? Возьми-де: карманы трут, а?..
— Нужа — так не токма поклонишься, слезами всплакнешь!..
— Э!.. А как ты таперича касательно тоись своего ума… твои это деньги аль чьи?…
— Твои, кто говорит!.. так я… тово…
— Мои-и-и… а-а?.. Значит, ты мне их в карман не клал?..
— Из каких достатков-то по чужим карманам свое добро совать? И своих бы дыр… досыта… добра-то нет, а прорех-то много!..
— Послушать, какую ты мне отповедь скажешь, к примеру, на эфтакую притчу: взял бы я, значит, у тебя семь рублев да опосля бы того и заны-ыл: Митрофан Василич, так и так, мол… сердечный друг мой о пяти копытах, есь промеж нас счет, сиречь недоимочка: сем-ко, принесу я те восемь пудов ржи, да два пуда ленку, да комолую телку без хвоста в придачу…
— К примеру, што ж?.. — прервал тот.
— К примеру-то мы притчу гоним: распахни уши-то… на то и вырастил с капустный лист, и трахтую бы: рожь-то, мол, ты бери по три гривны, потому, значит, мне такая линия, ленто бы по знакомству без мало рубь, а уж телку-то, хошь и красная цена ей восемь гривен, ну, да для тебя будто за два рубля отдаю, а остальное, значит, в отвиляе месяце, што в одном году с Касьяном живет, счет сведем, а на том свете расплатимся. Нутко-сь, размахни умом-то разумом!.. а?
— Што ж? По душе, значит!..
— Чего?..
— К примеру, чего говорил-то!
— А што я говорил-то, оповести?..
— Ну, значит, што ж? Пошто не подождать, к примеру, если бы ты и того… не ровен час, все под богом! — с расстановкой отвечал он.
— Фатюй ты, фатюй, вся то-ись и цена-то тебе вытертый грош!.. Не обида ли таперича с вами, дураками, дело вести, а?.. Ну какое у вас есть понятие касательно уважения за добро, а?.. И ума в обиду бог дал, а все норовите под свой ноготь!.. И вот тебе мое последнее слово: или подавай деньги, или подь с богом и не знай меня, слышал?.. — резко-визгливым тоном произнес в заключение Прохор Игнатьич.
— Грабь, грабь, твоя воля!.. — со вздохом ответил Митрофан.
— Что-о?..
— Грабь, говорю, хватай на гроб, авось с грабежу-то горой раздует!.. Петля — так петля и есть: дави мир-то на свою душу, грабитель!..
— А-а!.. с-сто-ой… — И Прохор Игнатьич, весь позеленев, быстро спустил ставень и, выскочив из лавки, побежал к воротам; но, когда он отворил калитку, Митрофан, сорвавший свое горе бранью, поспешно шагал уже в конце улицы. "А-а… вор, при-де-ш!.." — процедил он сквозь зубы вслед ему и, почесавши около пояса, с сердцем захлопнул калитку.
-
Прохору Игнатьичу не в первый раз приводилось слышать подобную оценку своей деятельности от бедняков, попавших в зависимость к нему. Но, сознавая свое превосходство над этим людом, стоявшим, по его понятиям, ниже всякой нечисти, он снисходительно относился и к брани их, зная, что нужда приведет оскорбителя с повинной к нему и даст ему случай в возмездие за оскорбление нажить лишний рубль. Прохор Игнатьич был человек практический, с своеобразно выработанными принципами и взглядами на социальные отношения.
— Таперича энтот самый Митрошка, — говорил он спустя несколько времени после описанной нами сцены стоявшему у прилавка тщедушному и подслеповатому старику, выплакавшему у него рубль под будущий умолот хлеба, — придет и накланяется, и ей-богу, в ноги накланяется!..
— Накланяется!.. — прожевал в ответ старик.
— Ну, куда он пойдет таперича, коли за податью приедут, а?..
— Накланяется!.. — снова повторил старик.
— Крут я сердцем, дядя Василий, да одно горе — жалослив: увижу, человек убивается — и изнимает меня этакая самая жалость, и прощу…
— Как не взять жалости, особливо когда дерут…
— Это точно!
— Беда энто, как станут драть: вчуже сердце изноет!.. Прости же; дай бог тебе; я ужо то-ись беспременно.
— Не хвались до время; на посуле-то вы все — как на стуле!..
— То-ись, как смолочу, верное тебе слово. Я на отдачу легкой… Но-очей не сплю, убиваюсь.
— Ну, ну, когды принесешь, тогды уж похвалим, а то не ровен час… изурочим тебя, — с иронией ответил он кланявшемуся старику.
Всем приходящим Прохор Игнатьич рассказывал, только с различными вариациями, о неблагодарном поступке с ним Митрофана, назидательно добавляя в конце каждому просителю: "Вот и делай добро вашему брату!" Только когда мужичок, приносивший сбрую, принес обещанный им мед в небольшой бадейке, Прохор Игнатьич почему-то умолчал перед ним о сцене с Митрофаном.
— И взаболь с медом, а-а!.. Грешный человек… думал, ты только хвасней мою душу тешил!.. — весело встретил его Прохор Игнатьич. — Ну-ко, ну-ко: пожуем, каков он у тебя?
— Отведай-ко!.. — ответил тот тоном человека, который чувствует, что и в нем имеют нужду, поставив на прилавок бадью и снимая с нее крышку. — Давай-ко ложку!
— И пальцами живет…
— Давай; уж я знаю на што!..
— Ну-ну, возьми, побалуй: куда тебя девать-то!.. — И, взяв из большой хлебной чашки одну из новых деревянных ложек, он подал ему.
Зачерпнув из бадьи меду на ложку, тот поднял ее к свету высоко над бадьей, и чистый, прозрачный, как янтарь, мед свис с ложки в виде сталактита.
— Што-о-о?.. — горделиво спросил он, любуясь им. — Сорный, ась?.. У Захарки, скажешь, такой же?..
— У всякого свой сорт, братец!..
— Такой же, што ль, ну-ко?..
— Энтот почище… чего говорить? И тебя похвалить надоть!..
— А-а!.. А ну-ко, поешь!
— Закусим… ужо хлебца бы!
— Ешь, не разорвет; мед-слеза!..
— Сжога живет у меня со сластены-то!
— Е-ешь!.. не ломайся!.. — И, зачерпнув меду на ложку, он подал ему.
— Ин быть по-твоему!.. — И, перекрестившись, Прохор Игнатьич слизнул мед с ложки и медленно засмаковал его.
— Што-о? Не липа, а?..
— Скус… того… точно!.. — медленно и, видимо, с наслаждением глотая его, ответил Прохор Игнатьич.
— У Захарки небось энтакой же, ну-ко?
— Што ты Захаркой-то мне в нос тычешь… Энто, братец, значит, по сорту, таперича хоша бы всякий товар возьми, оно выходит — и доброты одной, и цены одной, а потому только сорт!..
— Твоему Захарке… знаешь што, а?.. Вот штоб мне лопнуть, с места вот штоб мне не сойти… экого меду в жисть не видать. Захарка, хе-е!.. Мой мед таперича в Бейске аль в Томске, да куды хошь поди, на том стою!.. За-ахарка!.. У меня заведёнье-то, слава те, господи, отцовское; наша-то пчела таперича, если тебе сказать, какая она…