Вечером к отцу Константину заглянул пенсионер Гаврилов с женой Клавдией Ивановной – учительницей начальных классов. Клавдия Ивановна страшно молодилась, носила длинные серьги и шаль с кистями. Однако в скором времени и ей суждено было стать пенсионеркой. Она дорабатывала свой последний год: трое головорезов из 4 «А» переходили в среднее звено, а младше их в школе никого не было. Где-то далеко за краем демографической ямы маячили трехлетний Минкин и новорожденный сын Светки Пахомовой. Не дожидаясь, пока они подрастут, Клавдию Ивановну, отправляли на заслуженный отдых.
Гавриловы предусмотрительно принесли с собой три пакетика чая, шесть кусков сахара и кипятильник. Правда, чашек в хозяйстве отца Константина все равно не оказалось.
Отец Константин с удивлением узнал, что чета Гавриловых составляла костяк вверенного ему прихода. Клавдия Ивановна пела на клиросе, а сам пенсионер выполнял многотрудные обязанности церковного старосты.
Гаврилов торжественно выудил из кармана связку ключей.
– Вы ведь в храме-то до сих пор не побывали? – полувопросительно заметил он. – Знаю-знаю. Не до того было. Наносили пастырские визиты. Так, может, сейчас заглянете?
Отложив чаепитие, они втроем вышли из сарайчика и окунулись в плотную деревенскую тьму, чуть подсвеченную сугробами. Дул влажный ветер, обманчиво пахнувший весной, и небо почти касалось земли пегими облаками, похожими на космы нечесаной несчастной старухи.
– В такую ночь они обычно и летают, – произнесла вдруг Клавдия Ивановна грудным голосом.
– Кто? – вздохнул отец Константин, не ожидая от разговора ничего хорошего.
– Пришельцы, разумеется! Только не говорите, ради Бога, что не верите в НЛО!
Отец Константин послушался и ничего не сказал. Но и в его молчании Клавдия Ивановна заподозрила протест. Она остановилась посреди церковного двора, гневно запахнулась в шаль с кистями и прочитала страстную лекцию о визитах летающих тарелок, зафиксированных, между прочим, еще в наскальных рисунках.
– Хорошо-хорошо, вы только не волнуйтесь, – попросил отец Константин. – Всякое бывает. Давайте пойдем, а то вы простудитесь, не дай Бог.
– Не простужусь! – надменно заявила учительница. – Я закаляюсь по системе доктора Столетова! Надеюсь, это имя вам знакомо?
Тут пенсионер Гаврилов справился с проржавевшим замком, и отец Константин не успел окончательно разочаровать Клавдию Ивановну. Они замолчали и шагнули внутрь.
Гаврилов щелкнул выключателем, и отец Константин увидел место, где ему предстояло служить неведомо сколько лет. Небольшое пространство храма было перегорожено строительными лесами.
– Прежний батюшка ремонт собирался делать, – пояснил Гаврилов. – Да не успел. Прошлой осенью помер. Благодатный был человек, но в текущем моменте разбирался слабо. По причине преклонных лет. Так что я на вас – молодых да ранних – большие надежды возлагаю. Как говорится: нас ждут великие дела! Но и враги не дремлют! Надо держать ухо востро! Правильно я рассуждаю?
– Простите, я что-то не понял. Какие враги?
– Как это какие?! – вскричал церковный староста Гаврилов, и эхо унесло его возмущение под самый купол. – Католики, жиды, либералы, экуменисты…
– В Митино много экуменистов?
Гаврилов досадливо отмахнулся и хотел продолжить, но отец Константин не дал.
– Знаете, – тихо сказал он, – я думаю, в русской деревне один враг – пьянство. А еще – человеческая глупость и злоба.
– Ну, это же совершенно недальновидно, – обиделся Гаврилов и стал торопливо прощаться; Клавдия Ивановна, все еще переживавшая разговор о пришельцах, не возражала.
Когда они ушли, отец Константин выключил свет и какое-то время стоял в темном храме один.
Вернувшись в сарайчик, он хотел все-таки выпить чаю, но обнаружил, что Гавриловы на обратном пути прихватили все свои припасы. Отец Константин открыл дневник, посидел над пустой страницей и, ничего не придумав, лег спать.
Зато пенсионер Гаврилов, заперев в буфет сэкономленную заварку и сахар, достал заведенную еще вчера тетрадочку «Досье» и сделал в ней новую запись:
«Не видит дальше своего носа. Погружен в мелкобытовые проблемы. Не сознает опасности экуменистической и католической ереси».
В «Досье» уже было зафиксировано посещение Любки. Гаврилов перечитал, наслаждаясь изысканностью своего слога:
«Посетил дом блудницы раньше, чем дом Божий».
Искусанный слепнями, исполосованный осокой, испеченный солнцем, Митя возвращался домой. У столба с табличкой «Митино» он остановился, вынул из кармана блокнот, в который заносил важные мысли, и впервые в жизни записал туда нечто, совсем не касавшееся законов исторического процесса: