— Ты чьих милок будешь? — Скрипящий голос за спиной прозвучал на столько неожиданно, что я едва не подпрыгнул, и не бросился бежать. Насилу сдержался. — Чего это ты милок задрожал? Старуху испугался?
Я нервно обернулся и вновь вздрогнул от увиденного. За моей спиной стояла ведьма, самая настоящая, сошедшая с картинок комиксов-страшилок. Изъеденное морщинами долгой, видевшей еще Наполеона жизни, лицо. Нос крючком, с растопыренными ноздрями, как клюв совы, рывками вдыхающий воздух, принюхивающийся, словно собака-ищейка, берущая след. Бледные, тонкие ниточки-губы, вытянутые в ехидную улыбку, с торчащем в правом нижнем углу желтым зубом-клыком, сточенным до гнилого пенька, намазанные ярко-красной помадой, как кровью, на бледном до синевы лице, и блеклые, пустые, когда-то, наверно, сочно-зеленые глаза, выцветшие теперь до состояния болотной, покрытой ряской, жижи.
Из-под вязанной крючком, белой, ажурной панамки, спускается по плечу длинная седая как пепел, толстая тугая коса, перетянутая в конце детским, розовым в горошек бантиком, и змеей опускается на грудь, меж двух иссушенных бугорков.
Маленького роста старушка, едва достающая головой мне плеча, казалась еще более низкой, из-за уродливого горба, торчащего иссушенным холмом с правой стороны спины, а также из-за того, что опиралась сложенными друг на друга ладонями, с длинными, ухоженными, выкрашенными рубиновым лаком ногтями, на изящную черную трость, с серебряным набалдашником в виде козлиной морды. Белое, кружевное платье, ажурами спускается с костлявых плеч до самой земли, а из-под стелящегося по пыльной дороге подола, торчат кончики грязных черных резиновых колош.
— Да ты никак онемел, красавчик? Красоты такой давно на видывал? — Засмеялась она хриплым натужным кашлем. — Что стоишь, глазами хлопаешь? К кому приехал спрашиваю? Тут чужаков не любят. — Смех сменился злобным рыком. — Ответствуй, когда спрашивают?
Я вздрогнул пробежавшими по телу мурашками, и посмотрел ей в глаза. Не знаю, что это было, но я не смог ни отвести взгляд, ни ответить. Горло перехватило спазмом, а руки предательски затряслись. Тряхнув головой, немного прогнав наваждение, я преодолел первоначальный шок. Мозг осознал, что передо мной обыкновенная бабушка, с причудами в одежде, конечно, но в общем ничего необычного. Но вот душа не соглашалась, она ощущала другое, чувствовало все мое естество, что сейчас решается дальнейшая судьба, и цена ответу будет жизнь, и не чья-то, а моя собственная. Виной тому осознанию, взгляд жестких, пристальных, блекло-зеленых глаз, разглядывающих меня как хозяйка с тапком в руках, разглядывает таракана, чувствовалось в них что-то неестественное, что-то такое, от чего озноб начинает гулять по коже.
— К Женьке я. — Продрожал я, предательски сорвавшимся в дисконт голосом. — Он попросил приехать и пропал.
— Ах к Женьке. — Усмехнулась, как-то хищно причмокнув, старуха. — Так нет его. Он с Санькой Кривым на рыбалку уехал. Дня три еще не будет. Так что можешь назад возвращаться. Домой езжай, и машина заведется, и ноги пойдут. — Она улыбнулась и подмигнула, вспыхнув зеленой искрой глаза. — А можешь и подождать дружка своего. Женькин-то дом закрыт на замок, от греха подальше, времена-то нынче лихие, татей много расплодилось, но я тебя касатик, приютить могу, и возьму недорого. Заодно и с внучкой моей познакомишься. Развлечешь кровинушку. Скучно ей тут со старухой.
Мой внутренний голос пискнул страхом: «Беги», но губы сами собой произнесли другое:
— Спасибо бабушка. Даже и не знаю, как вас благодарить. Но я вас что-то не припомню? Хотя уже бывал в этой деревне. Кто вы?
— Так Марфа я. — Хмыкнула она. — Мы с внученькой недавно сюда переехали. В прошлом годе. Как прознали, что сестрица моя, единоутробная, померла, так и заселились в дом ее. — Она мотнула головой себе за спину, показывая, где именно они живут теперь, и седая коса-змея, на груди, неестественно шевельнулась. — Да ты милок только что мимо нас прошел. Я из окошка видела. Дом Авдотьи-то знаешь поди? — Сердце кольнуло иголкой, но тут же отпустило, успокоенное доброй улыбкой бабушки. — Пойдем, касатик, я провожу. Внученьки правда пока нет дома, по грибочки она, в лес пошла, но думаю к ночи вернется. Я тебе в горнице постелю. А хочешь так на сеновале, там дух приятный, да и воздух свежий, не чета как в избе. — Она вопросительно согнула бровь. — Ну так как решим?
— На сеновале. — Буркнул я, и покрылся испариной вспомнив тот дом. Больно жутко он выглядел снаружи, и потому внутреннее убранство представилось мне, покрытым сплошным слоем паутины и кишащее клопами и прочей кровососущей гадостью.