Выбрать главу

— Вот и славненько, соколик. Так даже лучше будет. — Улыбнулась она желтым зубом. — Идем скорее, а то стемнеет, а света в деревне нет. Как порвало линию электрическую ураганом, прошлой зимой, так в потемках и сидим. Маемся. — Она внезапно оступилась, и чтобы не упасть, ловко ухватила меня под руку, вцепившись в бицепс сухими, и на удивление сильными пальцами. Стрельнула зеленой искрой глаза и довольно крякнула: — Идем, тут недалече.

В жуткий дом меня завели как куклу, безвольно переставлявшую ватные ноги по прихоти кукловода. Я все понимал, даже пытался сопротивляться, где-то глубоко в душе, но шел как тот кролик, загипнотизированный удавом. Знал, что сейчас сожрут, но сделать уже ничего не мог.

Страшный, покрытый старостью и паутиной снаружи дом, на удивление оказался чистым и уютным внутри. Пахло пирогами, специфическим ароматом воска плавящихся свечей, а также еще чем-то таким неприятным, сладковато-приторным заползающим в сознание непроизвольным страхом, чего я никак не мог определить, хотя, честно сказать и не пытался.

Обычная деревенская изба — пятистенок. Посреди беленая известью, протопленная до духоты печь, занимающая треть пространства. Круглый стол, накрытый накрахмаленной белоснежной скатертью, с медным, булькающим кипятком внутри самоваром, и блюдом румяных пирогов. В «красном» углу черный, как клякса на листе бумаги, контрастирующий с идеальной чистотой, огромный сундук, а над ним, под потолком, там, где обычно находятся иконы, большая спираль толстой, пыльной паутины.

— Художнику отдала, обещал трещинки на холсте подправить. — Пояснила старуха, проследив за моим взглядом. — Старая икона требует ухода. Ты за стол-то садись, касатик, не стесняйся, перекуси с дороги, и на покой, на сеновал. Отдыхать. Там глядишь и внучка подоспеет. — Загадочно ухмыльнувшись добавила она. — Познакомитесь. Она у меня девка веселая, а уж затейница какая… Ты кушай, не стесняйся, а я пока простынку да одеяльце принесу, ночи нынче холодные.

Она ловким движением фокусника выставила передо мной парящую ароматом мяты и чебреца чашку, и скрипнув на прощание входной дверью ушла.

— Беги. — Пискнул внутренний голос, но был безжалостно подавлен урчащим от голода желудком, пирогами с капустой, и сладким чаем. Дремота наваливалась с каждым съеденным куском и выпитым глотком, шторками сна закрывая соловеющие глаза. Когда бабка вернулась, я уже практически ничего не соображал, только чудом не выпадая из реальности.

— Ой милок. Перестарался ты. Нельзя же на ночь столько кушать. Пойдем-ка баиньки. До сеновала ты уже вряд ли дойдешь, постелю тебе тут, вон на сундучке, место хорошее, проверенное, там и переночуешь.

С последними словами я провалился в темноту, изредка вспыхивающую мгновениями жутких видений.

Сначала появилось пятно девичьей фигуры, в ночной сорочке из белой воздушной паутины, парящее над полом. Оно приблизилось ко мне, светясь в мраке красивым полупрозрачным лицом.

— Беги. — Прозвучал голос в голове, но я погрузился в мрак, не успев даже осознать, что происходит.

Вновь проблеск. Теперь я уже сижу за столом, с расставленными на нем в виде треугольника, горящими свечами. Справа, рядом бормочущая заклинания бабка, хмурится и сопит носом, пытается чего-то добиться, но у нее не выходит. Слева, улыбающаяся неестественно-красными губами, все та же девушка, что навещала меня ранее в видении. Рассматривает, меняя нагловатым зеленым взглядом из-под черных бровей — ниточек, и задорно подмигивает, куда-то приглашая. Напротив, склонившись над столом, возвышается угрюмый, седой, заросший по брови бородой дед. Он что-то вещает скрипучим голосом, размахивая кривыми пальцами у меня перед носом. Слова слышу, но понять не могу. Вновь туманом наползает на сознание мрак.

Третье виденье выскакивает ужасом, вырывая меня из небытия. Я взлетаю над сундуком, запеленованный простыней как новорожденный младенец, на столько туго, что не могу сделать вдох, и хлебнуть пересушенными губами спертого, воняющего болотом и воском воздуха. Несусь вверх, прямо в искрящую антрацитом паутину. Раскрываю в беззвучной панике искривленный ужасом рот. Долго, очень медленно приближается, замершая в тягучей массе времени и пространства, наливается мелкими деталями, жуткая цель. Рывками меняется из паутины, в гудящую черную воронку, с огненной точкой бурлящего адского пламени внутри.

Треск электрического разряда, дикая боль во всем теле, и вновь мрак.

— Как спалось. Касатик? — Вернул мое вспотевшее тело в реальность ехидный голос улыбающейся, сидящей за столом старухи. — Солнышко уже за полдень перекатилось, а ты все валяешься. — Она отвернулась, гулко отхлебнув из чашки, и причмокнув кусочком сахара, пробубнила в стол: — Вот все вы городские такие, изнеженные. Чуть что и в обморок. Нет на вас надежи. Поди в огород, там Анютка тебе водицей ключевой сольет на руки, умоешься, а то вон как вспотел. Хотя и вправду душно в избе.

полную версию книги