– Да у нас всегда дома есть свежие овощи и капуста, а я страсть, как капусту люблю, – ответила я.
– Деточка, ты, вероятно, была в прошлой жизни козой или кроликом?
– Мама, она была буренкой!
– Шутник у меня сын, – сказала мать и пошла, резать овощи на салат.
Большие дети зашли в комнату, закрыли за собой дверь.
– Текира, это так серьезно? Я про герань спрашиваю?
– Нашло, раньше такого не было, а теперь так тянет на цветочки – лепесточки!
– Ешь укроп пучками, но герань?! Зачем?!
– Знала бы зачем, не тронула бы ваши цветочки. Кушать хочется траву…
– Я начинаю за тебя бояться.
– Брось меня, подними другую.
Неожиданно Сеттежа подпрыгнул, зацепился за кольца на потолке и стал похож на обезьяну, которая на руках бегала по потолку. На самом деле, на потолке были закреплены кольца, уступы и палки на веревках, он за них держался руками, а казалось, что он на руках ходит. Сеттежа показал свой гимнастический сериал, спрыгнул на пол, схватил с тарелки банан и стал, жадно его есть.
– Сеттежа, а ты сам-то кто? Обезьяна или человек-паук?
– Я человек с развитыми руками, вес у меня легкий и я легко держусь руками за любые предметы.
– Ты нормально – ненормальный человек.
– Хорошо сказала, но быть обезьяной это проще, чем быть коровой.
– С копытами тяжело, это точно, – согласилась я.
Нас позвали на ужин с большим количеством салата из свежих овощей с зеленью.
Я набросилась на салат, он мелькал и быстро исчезал из салатницы. Остальные только облизнулись и ели мясо с картофелем, к этим продуктам я не прикасалась, сидела сытой кошкой и говорила:
– Му – у – у, – потом лениво стала, есть картофель.
Отец Сеттежи уплетал мясо за обе щеки, он даже добавки попросил, весь его облик напоминал льва после охоты. Мать жевала картофель с салатом, который положила себе в тарелку до прихода меня. Интересно, а мать его кто? – думала я и не могла придумать, но решила, что до комнатных цветов я больше опускаться не буду, все-таки я не коза. Я посмотрела на окно, вверху его, на полочке стояли кактусы. Я ухмыльнулась, нет, я не верблюд! Ужин прошел в дружеской обстановке и без упреков. Я вышла из квартиры Сеттежи одна, достала из кармана пакетик с лепестками герани и выбросила в урну.
– Неужели я буду, есть герань, – проворчала я тихо и пошла к себе домой.
Глава 20
Дома я вынула из школьной сумки копыта на руки, повертела их в руках и положила в шкаф. Всю эту бутафорию с буренкой я придумала давно, после посещения детского спектакля, но использовала впервые. Была у меня светлая мысль быть актрисой, и еще я слышала, что с моим ростом приходиться играть мальчиков и животных. Быть буренкой мне расхотелось, а чтобы быть ею на сцене и речи быть не могло. Нет, я лучше пойду в медицинское училище! На следующий день Сеттежа все подмигивал, мол, знает такое… А чего он знает? Ровным счетом ничего! Что я цветы с клумбы ем?
Да ни за что! Если только на спор и за большие деньги. Мы зашли на спортивную площадку, где Сеттежа показал мне какой он классный парень на тренажерах, грубого изготовления для всех желающих. Он так старался, что сорвался. Из его голой ноги побежала кровь ручьем.
– Текира, ты хотела быть медсестрой, забинтуй! – прокричал Сеттежа.
Я с ужасом смотрела на кровь, на разорванную рану:
– Нет, я уже расхотела быть медсестрой!
– Принеси подорожник, он растет на газоне!
Я нехотя пошла, сорвала еще небольшие по величине листья подорожника, и стала прикладывать их к ранке, которая оказалась глубокой и кровопролитной.
Текира присела на краешек медной скамейки и стала рассказывать историю для Кателиры, и ее диктофона. Кателира записывала практически без эмоций.
Как-то вечером договорилась я о наращивание ногтей, и утром в школу не пошла.
Это моя мама, которую на деревне Медный ковш все зовут тетя Даша, возится с овощами и ходит со страшными ногтями, а я не она. Лучше школы, кстати, что может быть лучше школы? Я выросла из школы, как из прошлогодней одежды. А школа с моей точки зрения – это такая убогость для старшеклассников, особенно для крупных школьников. Им среди мелкоты находится, нет никакого резона. Им там трудно. Они большие, а у них кто-то бегает под ногами и кричит, и визжит. И как это никто не понимает, что нельзя держать в одном здании сталь различных детей, подростков, девушек и молодых людей?
Вот и я этого и не понимаю. Если стоят рядом два школьных здания, так и надо сделать две школы, но не по финансам родителей, а по возрасту детей. А пока меня не понимают, я сама нахожу выход соответствующий моему возрасту и иду наращивать ногти, а не знания, среди карапузов младшего школьного возраста.
Взрослым молодым людям и девушкам порой элементарно стыдно ходить среди карапузов, в одном учебном заведении. У меня парень есть, я его понимаю. А каково девушкам, если? Одним словом 11 лет учиться в одном учебном заведении для многих элементарная пытка: звонки, табуны детей, бегающие на перемене. Это так не свойственно в старших классах школы.
А солнце светит! Мороз, но до чего хорош мороз во второй половине февраля! Он с привкусом весны. Птицы веселее летают. Деревья в снежных кружевах. Да, что там, весна приближается. А весной все кошки – кошки. Коготки у них отрастают, как у меня. Кошмар заключается в том, что в 15 лет я выглядела вполне взрослой дамой, не вешать же мне было на себе объявление о том, что я школьница?! Вот поэтому и пошла я – учиться на парикмахера. Работа оказалось настолько связанной с химическими составами всех мастей, что я была не рада своему выбору. Хорошо быть парикмахером, когда много клиентов, тогда я чувствовала деньги, а, в общем, работа оказалась тяжелой во многих отношениях. Уставали ноги, не выдерживали руки, болели уши от признаний клиентов. Я, что психолог?
Сеттежа влился в милицейскую среду, словно среди нее вырос. Он был на месте, его тело налилось мышцами с мясом, он уже не был худым, а таким, как надо. Его уважали за внешний, внушительный облик, и за способности в работе. Мало того, довольно скоро он получил однокомнатную квартиру. Я ходила с гладкой прической, пиком которой была коса, заплетенная из конского хвоста. Да, такая я! Вне моды.
У меня был свой, редкий по нынешним временам стиль. Однажды я сидела перед кучей собственной обуви, и только что не рыдала. Я вспоминала слова матери, о том, что обувь есть для улицы, для машин, для помещений. Я иногда покупала обувь на тонкой подошве и на высокой шпильке. Сапоги такого пошива все одноразовые, как говорила мать, в них пройдешь раз по асфальту и в ремонт.
Вот я сидела перед стертыми носками сапог и каблуками. Идти в мастерскую мне страшно не хотелось, но и ходить в таких сапогах было нельзя. Покупать новые сапоги? Хотя за суммарный ремонт обуви я как раз отдам столько денег, что хватило бы на новые сапоги, такие, какие мать носит и носит, без ремонта. Мать всегда рассчитывала на себя и практичность в обуви и одежде.
Я думала, что Сеттежа будет возить на машине, а я вся из себя буду выходить из подъезда и садиться в машину у подъезда! Не тут-то было! Это его возили разные милицейские машины или он ездил на своей машине, но на меня с моими разъездами у него времени не было. Погоревала я над последними сапогами, без шпильки, кожаными, высокими, у которых каблуки стерлись под углом, словно они дешевые.
Дешевые сапоги так не стираются, они выносливые, а на эти сапоги я столько нервов положила и денег, а они оказались для богатых – носила неделю – выброси.
Слезы то набегали, то высыхали, так проскочило часа три, наконец, я все сапоги свернула и засунула в большой пакет, и, всхлипывая от жалости к себе, пошла в ремонтную мастерскую.
Иногда я просила мать пойти со мной в магазин, но мать на все стала отвечать примерно так, мол, у нее нет денег, на то, чтобы выходить с такой дочкой из дома.