Девущке Даше, которая изображена в повести как «коммунистка-идеалистка», отрыто борющаяся с несправедливостями председателя, Мокрут угрожает: «Хочешь жить со мной в мире… так давай будем работать. Если же ты выбрала себе другой путь, то говорю по чистой совести — берегись! В порошок сотру»…
Так людей, мешающих ему, председатель сельсовета «сталкивал с дороги» или даже «стирал в порошок». А по отношению ко всем остальным он держался высокомерно, с презрением и любил ругать, «распекать» всех: и колхозников и своих служащих. Он любил производить описи и обыски у колхозников; пугать, «нагонять страх» на людей…
В повести нарисована типичная картина повседневной деятельности председателя сельсовета:
«Леонтий Мокрут сидел в старом дубовом кресле с высокой спинкой… Это кресло было принесено в сельсовет из поповского дома… Против председателя, около стола, опираясь на палочку, стояла сухонькая, маленькая старушка.
— «Так все ясно? — кончая разговор, спросил у бабушки Мокрут и постучал пальцем по краю стола. — Если через два дня не внесёшь… — и председатель не сказал больше ничего, только стучал пальцем…
«Что означал этот стук и какие слова заменял, догадывалась бабушка: она заплакала и ещё ниже нагнулась над своей палочкой…
— «Из чего же я вносить буду? — сквозь слезы сказала она жалобно.
— «Не знаю, — ответил Мокрут.
— «И если бы хоть было за что, — тянула старушка, — а то ведь за какое–то дуплистое дерево.
— «Мне это все равно, — повторил председатель.
— «…Пускай бы пришли и посмотрели. Три груши стоят. Старые, сучья наполовину засохшие. ещё отец моего покойника, когда молодым был, посадил, принёс дичку из лесу…
— Можешь, старуха, идти, — сказал Мокрут.
«Взгляд у него был такой, как будто он оказывал старушке большую услугу. — А деньги всё–таки готовь. Вот так»…
Начальственно–грозно и бюрократически–бездушно обращается председатель не только с крестьянами, но и со служащими сельсовета. Средства, отпущенные на содержание уборщицы канцелярии, председатель расходует на содержание лошади, а работу уборщицы возлагает на канцелярских служащих. Он использует их также в качестве своих кучеров и дровоколов. Одного служащего сельсовета, хромого юношу, председатель посылает за несколько километров от канцелярии, в свой дом: колоть там дрова для семьи начальника…
Произвол и деспотизм председателя по отношению к служащим дошёл до того, что начальник напоил пьяным своего юного секретаря сельсовета и приказал ему: ночью украсть у вдовы–колхозницы телёнка со двора, чтобы организовать для компании пьянствующих начальников, по выражению председателя, «мировую закуску»… Вор был пойман в пути, с телёнком, и рассказал о том, кто послал его на это преступное дело. Для юного секретаря сельсовета дело это закончилось трагически: этот «вор поневоле» от тумаков, которыми его попотчевали юноши–колхозники, от долгого лежания на снегу после этих побоев и от сильных моральных переживаний — заболел и умер.
Широкая огласка этого дела среди населения, скандальное положение, в которое была поставлена местная партийная организация, — привели к тому, что сельский председатель был в конце концов исключён из кандидатов партии и снят со своего поста.
Председателю сельсовета, злобному доносчику и грозному начальнику, колхозники дали меткие прозвища: «князёк» и «собака».
Его помощник по сельсовету, финагент, в повести обрисован кратко, но очень наглядно. «…Финагент с утра совсем в сельсовете не показывался и появлялся тогда, когда руки его с трудом нащупывали дверную ручку, а ноги еле переступали по лестнице»…
Таковы были сельсоветские начальники в деревне Добросельцы и в селе Красные Маки, в Белоруссии, в послесталинский период, в период политической «оттепели», коммунистического «либерализма»…
Факты, рассказаные в повести «Добросельцы, свидетельствуют о том, что колхозниками, государственными крепостными, распоряжаются всецело по своему произволу коммунистические крепостники — начальство сельское и районное.
Колхоз в Добросельцах был организован вопреки воле крестьян. В период коллективизации мужички отнеслись к ней так враждебно, что изба односельчанина, который только один проголосовал за колхоз, была сожжена… И все же власть «организовала колхоз»…
Во время немецкой оккупации в Белоруссии (в 1941–1944 годах) все колхозы были распущены. А после возвращения советской власти в 1944–1945 годах они были опять восстановлены. Как — об этом автор повести не проронил ни слова. Эта повторная коллективизация была проведена ещё более беспощадно, чем первая: террором и голодом. В результате этой послевоенной коллективизации, в 1946–1947 годах в СССР был страшный голод, вызвавший смерть миллионов людей.
Назначение и увольнение колхозных и сельсоветских начальников в деревнях Добросельцы и Красные Маки происходят не только без согласия и выбора их колхозниками, но часто даже и без их ведома.
Первым колхозным председателем был назначен тот самый крестьянин, который в единственном числе проголосовал за колхоз и за это был жестоко наказан односельчанами. Потом он был снят с должности, по доносу местного коммуниста, на том основании, что будто был когда–то церковным старостой. И это увольнение было произведено без ведома колхозников.
О последнем председателе колхоза в повести рассказано, что он был городской житель, абсолютно ничего не понимал в сельском хозяйстве. В городе он был бригадиром бондарной артели. Как член партии, был назначен колхозным председателем — для «укрепления», без согласия колхозников.
О председателе сельсовета повесть говорит, что все колхозники, живущие на территории сельсовета, были настроены против него. Но, несмотря на это, именно он был много лет председателем сельсовета по приказу райкома партии.
Колхозники не имеют никаких политических прав, в том числе и права выбирать своих начальников или устанавливать форму хозяйства. Поэтому они всячески избегают посещать собрания, на которых должны только послушно голосовать за то, что им приказывает Власть. «На собрания (колхозников) за уши не притащишь», — так определил председатель сельсовета бойкот собраний крестьянами.
Открыто возражать начальству или критиковать его действия — на это беспартийные колхозники не решаются. Этому «научены» террором, который царил в сталинский период и продолжается в хрущёвский.
Так, например, председатель Мокрут в период «послесталинского либерализма» на заседаниях сельсовета предлагает на голосование проект резолюции в такой издевательски–запугивающей форме: «Кто против постановления райкома партии и райисполкома?..»
Чтобы запугать колхозницу, у которой секретарь сельсовета украл телёнка, и заставить её молчать об этом скандальном деле, — председатель приходит к ней в избу с милиционером, кричит на неё, что она будто бы гонит самогонку, и начинает производить обыск… Эта колхозница боится председателя. Она уже имеет страшный опыт. Её муж, по доносу этого Мокрута, был арестован, сидел в тюрьме, заболел там. А сама она со своим сыном–школьником чуть не погибла, в связи с этим делом: ночью, возвращаясь из городской больницы после посещения мужа, она в поле была застигнута метелью и натолкнулась на волчью стаю…
И другие колхозники боятся сельсоветского и колхозного начальства: говорят о беспорядках только с близкими приятелями, шёпотом и намёками.
Своих начальников колхозники так не любят, что стараются не встречаться с ними, не попадаться на глаза.
Опыт прямой и открытой борьбы против плохих начальников и вредных порядков надломил уже некоторых идеалистов, описанных в книге «Добросельцы». Инструктор райисполкома идеалист Павел Павлович рассказал о своём опыте: «Надо всегда чувствовать, что ты человек и сохранять мир в душе. Я давно так живу. В молодости я был иным… ещё пять лет тому назад у меня была совсем другая натура… Увижу, бывало, где-нибудь беспорядок, жить не могу, пока не вмешаюсь. Был я когда–то председателем райисполкома и в области работал. А теперь вот только записную книжку с собою ношу. Если уже Слишком припечёт, — выну, запишу»…