Выбрать главу

Тогда отец попросил сына–начальника отделиться от отцовской семьи и не позорить больше его дом своим безнравственным, грязным поведением. Сын женился, построил себе новый дом и отделился от отца.

Теперь юный колхозный начальник в своём доме жил с женою, сыт и пьян. А старик–отец ушёл на заработки, чтобы честным тяжёлым трудом зарабатывать свой хлеб. Он стал работать землекопом на новостройке. Половину своей заработной платы старик регулярно посылал своей семье: старухе и младшему сыну–подростку.

Некоторые односельчане отца «чудаком» называли за его разлад с сыном–начальником. Другие одобряли.

Прощаясь со стариком, я с уважением пожал его заскорузлую, мозолистую руку.

«Летун»

Один отходник из орловского села посетил меня в городе и рассказал о своих похождениях. В поисках более выгодных условий, он очень часто менял место работы. Таким людям дали прозвище: «летуны». За последние годы этот «летун» поработал уже в местном совхозе на дорожном строительстве под Москвой, на лесных роботах в Архангельске, у калмыцких рыбаков на Каспийском море. А теперь возвращался из Биробиджана. Там работал он лето в качестве колхозного батрака в Еврейской Автономной области.

— Колхоз в Биробиджане имеет много скота и пастбищ, — рассказывал он. — Государству же колхоз сдаёт продуктов и скота мало. А больше продаёт в городе и деньги колхозникам на руки выдаёт. Местные жители там только колхозными начальниками служат. Все остальные вернулись жить в города: евреи — городские жители, в деревнях жить не любят. Всю рабочую силу, батраков, колхоз нанимает из отходников, которые приезжают на заработки из малоземельных колхозов: из русских областей и Белоруссии. Нанимать рабочую силу, кроме специалистов, колхозам воспрещёно. Но за большую взятку любой закон обойти можно, — подмигнул рассказчик…

— Побывал ты в различных местах, посмотрел много. Ну, и где же тебе больше всего понравилось? — спросил я у бывалого человека.

— Хорошо там, где нас нет, — ответил он шуткой… — Теперь везде плохо. Только по разному сапог жмёт. У прикаспийских калмыков — рыбы много, но хлеба нет. В Архангельске — холодно. Под Москвой — с квартирой очень трудно. А в совхозе и в еврейском колхозе — и кормят тощевато и платят скуповато. Впрочем, платят при советской власти везде плохо. А прежде до революции, я гораздо больше зарабатывал на отхожих заработках. Тогда я зарабатывал в месяц 20–30 рублей. И мог на этот заработок сам хорошо есть, одеться и семье посылать самое меньшее 10 рублей ежемесячно. «Ежели не пропьёшь только… А на эти 10 рублей семья могла купить… 25 пудов хлеба или два пуда сала! А теперь я могу заработать 200 советских рублей в месяц. Но на одну сотню рублей самому впроголодь жить приходится. А за другую сотню семья, в лучшем случае, сможет купить себе… только пуд хлеба и больше ничего. А в иные времена и одного пуда хлеба купить не сможет.

— Ну, а если взятку дать ближайшему начальнику, то можно заработать и больше, — добавил рассказчик. — Когда я работал на строительстве дороги, и работа была сдельная, то я каждое воскресенье угощал дорожного мастера. А он мне выписывал зарплату вдвое больше, чем другим рабочим: не 200 рублей, а 400. Да ещё как стахановца везде расхваливал, хотя я больше других и не работал. Я тратил на угощение 100 рублей ежемесячно. А сам получал за это лишних 200 рублей зарплаты. Лишняя сотня в кармане оставалась. Есть смысл угощать начальство! — подмигнул бойкий весельчак.

— А впрочем, без взятки даже из колхоза невозможно вырваться, — закончил летун свой рассказ. — Пойдёшь с пустыми руками к председателю просить справку об отпуске из колхоза, чтобы идти на заработки. А он тебя расчехвостит: «Шалишь, брат! Нашему колхозу рабочей силы не хватает. До зарезу нужна!..» И бумажку не даст. А без этой справки милиция не выдаст паспорта, и ни одно советское предприятие на работу не примет. Ну, а ежели председателю хорошую взятку дашь, то и рабочая сила в колхозе найдётся, и бумажку получишь. И даже на прощанье «счастливого пути и хороших заработков» колхозный начальник тебе пожелает. Известное дело: без подмазки — далеко не уедешь…

ВНЕШНИЙ ОБЛИК КОЛХОЗНОЙ ДЕРЕВНИ

(Дорожные впечатления)

В течении четырёх предвоенных лет, в 1937–41 годах, я посещал село Болотное ежегодно. Я внимательно наблюдал и досконально изучал колхозные порядки и жизнь колхозников. В последующих очерках будут изложены результаты этого наблюдения и изучения.

Насторожённость и страх колхозников

37‑й год.

Полсотни километров от станции до села мы со знакомым колхозником преодолеваем за два дня.

— Таковы теперь колхозные рысаки, — иронизирует подводчик.

Уже первые наблюдения над колхозниками и колхозными деревнями на пути от станции до колхоза о многом говорили.

Колхозники истощены и нищенски одеты.

Любопытна их реакция при виде нового человека. Бывало, когда по деревне проходил или проезжал новый, неизвестный человек, на него отовсюду смотрели лица с открытым любопытством и добродушной улыбкой. Теперь нет улыбок на встречных лицах. Колхозная жизнь настолько тяжела и горька, что она согнала улыбку с лица. Вместо улыбки горькая печаль, вечная озабоченность, застывший испуг на лицах. Вместо любопытства в глазах отражается подозрительная насторожённость, угрюмая враждебность.

В беседе возница подтвердил это наблюдение и объяснил его. Теперь почти каждый новый городской человек в колхозе это какой-нибудь партийный уполномоченный. А он непременно несёт колхозникам какое-нибудь зло, бедствие: то закон о налоге и займе, то приказ о дополнительной трудовой нагрузке, о новом ограничении, то угрозу драконовским наказанием, то доклад с «разносом», то начинает следствие, которое заканчивается лагерем…

— Как увидишь в деревне какого–либо нового человека, — говорил возница, — так и думаешь: ась?.. С какого бока он тебя укусит, пёс?! Чем он тебя сейчас ахнет, разбойник?!.

Вот почему всякий новый человек встречает теперь в колхозной деревне такой насторожённый, подозрительный, враждебный взгляд, пристально ощупывающий каждого нового человека, как врага и вероятного бедоносителя…

Молчащая деревня

Раньше ещё далеко от деревни слышался гомон, в котором смешивались самые разнообразные звуки: лай собак, кудахтанье кур, мычание, блеяние, визжание скота во дворах, крики играющих детей, громкий разговор баб и мужиков, пение девушек.

Теперь в деревнях — тишина… Словно вымерла деревня…

Не лают собаки: их теперь осталось о дна–две на деревню. Не кудахчут куры: их теперь в колхозных деревнях очень мало, да и те без подкормки потеряли голос. На дворе колхозника пустота: тощая корова да еле живой поросёнок.

Прежде каждая деревенская изба была забита детишками, В каждой семье на Орловщине, например, в доколхозные времена было в среднем 7 душ, из них большинство — дети различного возраста. Они заполняли всю деревенскую улицу.

А теперь? В колхозной деревне детишек осталось очень мало: в среднем два на семью. И те находятся вне дома и вне деревни. Младшие рыщут в поисках травы для своей коровы. А постарше, начиная с двенадцатилетнего возраста, уже находятся на колхозных работах.

Детишек в колхозных деревнях виднеется очень мало. Играют они молча: сидят и копаются в пыли… Молчат и взрослые колхозники. Изредка перебросятся парой тихих слов. Почему?

— У голодного сил нет, чтобы громко разговаривать, — объясняет колхозник–возница. — Да и опаска нужна при каждом слове: теперь за каждое слово погибнуть можно...

Заглохла песня в колхозной деревне: голодным людям не до песни.

Пропал сельский гомон.

Деревня, прежде шумящая и гомонящая, голосистая и певучая, притихла. Теперь она стала иной: голодной и нищей, забитой й полумёртвой… И поэтому в колхозных деревнях воцарилась мёртвая тишина…

Пустые хаты

Проезжая по колхозным деревням, замечали: почти все окна в колхозных хатах наполовину забиты, тряпками или досками.

~ 33 ~