Никакой обуви в магазине не было.
На базаре увидел я обувь: пара поношенных сапог и две пары поношенных мужских ботинок. За сапоги хозяин просил 400 рублей, а за ботинки была назначена цена по 200 рублей за пару. Кроме этих трёх пар старой обуви, никакой другой на базаре не было.
Многие ли колхозники могут купить себе обувь и одежду при таких ценах?!
Советское правительство платит колхознику за пуд (16 килограммов) ржи 64 копейки. Значит, за одну рубашку, которая соткана изо льна, сданного колхозником, на государственной фабрике и продаётся в государственном магазине, — за эту рубашку колхозник должен продать (сдать правительству по государственной цене) 125 пудов ржи!..
Но сам колхозник в среднем зарабатывает в колхозе за «трудодень» 400 граммов, или за год (за 200 трудодней) — 5 пудов ржи (80.000 гр = 80 кг). Значит, для покупки в государственном магазине одной льняной рубашки колхозник должен работать в колхозе на государство… 25 лет, т. е. всю свою недолгую жизнь «трудообязанного колхозника»… И только при том условии, если сам колхозник заработанный им хлеб есть совсем не будет, а весь его продаст государству.
А для покупки сапог или ботинок всей жизни бедного колхозника не хватит…
Вот поэтому–то колхозники и вынуждены ходить в нищенском тряпьё. В ветхих, истлевших рубашках. В рваных штанах. В лучшем случае, штаны и рубашка колхозника состоят, главным образом, из заплат. Верхняя одежда колхозников — это отрепья, остатки от «зипунов» и полушубков нэповских времён. Это совершенно замызганные пиджаки и ватники неопределённого цвета. Ходят колхозники босиком или в опорках, перевязанных бечёвкою: опорки надеты на босу ногу и из дыры выглядывают пальцы… Зимой встречались в деревне люди, идущие по снегу совершенно без обуви: ноги обёрнуты тряпками, об вязанными бечёвкой…
Тряпьё и опорки колхозники носят до тех пор, пока они не истлеют окончательно и не рассыплются в прах…
— Так и носим это барахло, доколе с плеч или с ног не свалится, — говорят колхозники.
— Да, дондеже не свалится, — подтвердил колхозник, бывший дьячок.
Прежде крайнюю степень неблагополучия в одежде определяли так: «Одет, как нищий». Теперь в Советском; Союзе говорят в таких случаях по–другому: «Одет, как колхозник»… Прежде крестьяне носили одежду грубую и небогатую. Но эта одежда была крепкая, тёплая и хорошо соответствовала своему практическому назначению: она хорошо защищала людей, все время работающих под открытым небом, от холода и непогоды.
А теперь колхозники ходят «голы и босы, разуты и раздетых. Колхозные деревни — это некрасовские нищие деревни: Дырявино, Заплатово, Разутово…
Колхозная одежда не предохраняет даже от стыда… Штаны у мужичков нередко бывают в таком печальном состоянии, что, по их выражению, «весь срам виден: и спереди и сзади»… Бабы при встрече не могут удержаться от невольного смеха. А мужикам — стыдно… И выхода из этого трагикомического положения нет: починить Штаны нечем, тряпки для заплаты нет. Двойной стыд испытывают колхозники от своей одежды. Стыдно им носить такое убогое, нищенское одеяние. А ещё стыднее — оттого, что оно даже «срамные места» прикрыть не может…
Но советская печать упрекает разутых и раздетых колхозников в том, что они будто бы сами в этой беде виноваты. Писатель Алексей Толстой на страницах советских газет писал:
— Обуви недостаточно потому, что каждый мужик, который прежде ходил в лаптях, теперь желает приобрести ботинки и галоши…
Читая такие упрёки, колхозники говорили с глубокой обидой:
— Мы рады были бы сплести себе лапти или верёвочные чуни. Да ведь нет у нас теперь ни лык, ни пеньки… Неужели этого не понимает писатель?!
— Наши бабы и теперь, как прежде, напряли бы и наткали холста и сукна. И до сих пор ещё бабы на чердаках берегут и самопрялки и ткацкие станы. Да, видать, напрасно: нет у колхозников теперь ни конопли, ни замашек, ни овец, ни волны…
На страницах советской печати разутые и раздетые колхозники читали не только упрёки, но и утешения. Так, в «Правде» они прочли «весёлый» очерк писателя–коммуниста Серафимовича. Очерк о том, как дед–колхозник на Кубани, в родных краях писателя, пас колхозное стадо гусей и каждый раз, когда встречался с колхозницами, прятался в канаву с крапивой. Оказывается, единственные штаны старика были: в таком состоянии, что «Срама» прикрыть не могли… И деду была очень неприятна каждая встреча с бабами…
В очерке писатель величественно похлопывал деда по плечу и утешал:
— Это пустяки, дед что у тебя порты худые. Ты должен гордиться тем, что делаешь великое дело: помогаешь строить величественное здание социализма!..
Указывая на такие статьи в газетах, колхозники отплёвывались и неистово ругали их авторов. Комментарии их к таким статьям были очень злы.
— Конешно, писатель прав, — говорил колхозник степенно и серьёзно: ну, зачем колхозному деду штаны?! Что ему жениться, что ли? Ему уж давно пора помирать. А вот писателю, тому без прекрасных костюмов не обойтись, хотя бы он и был дедом. Дед–то он дед, а любит быть щёголем одет. Потому — на вольных хлебах писатели–подпевалы откормлены изрядно и чувствуют себя молодо, даже в стариковском возрасте наш брат, колхозник, к сорока годам так наголодается, так намучается, что без приказа председателя получает из колхоза «бессрочный отпуск» и переселяется в «Царство Землянское»… А те, сказочники, что для нас байки пишут они так рано помирать не собираются. Вот, к примеру, этот самый сказочник, который безпорточного деда так старательно утешал. Недавно двоюродный брат ко мне из Москвы заезжал: служит там парикмахером. Слухов всяких, анекдотов возы привозит. Так вот, он рассказывал, что этот самый «дед–утешитель» в семьдесят лет женился на молоденькой красивой девушке–колхознице. Она спасалась от голода и нанялась к нему в прислуги на дачу. А дед–сказочник девушку от голода спас и себя «утешил»… Ну, скажите, а разве перед молодой красавицей можно предстать в худых портах?!
Колхозники рассмеялись.
— Вот тоже и другой сказочник, — продолжил разговор колхозный агроном. — Тот самый сказочник, который упрекает колхозников, что они хотят иметь обувь. Молотов назвал его: «товарищ–граф». Разве графу можно жить в нужде? В нужде не любят жить ни «товарищи», ни «графы». А тем более «графы–товарищи» — Когда граф Алексей Толстой вернулся из-за границы в Советский Союз и написал книжку «Хлеб», то об этом анекдот ходил: «Хлеб–то граф испёк плохой. Но за этот дурной хлеб он получил вагоны прекрасного масла…» Да одного масла «товарищу–графу» мало. Как только Западную Украину заняла Красная армия, граф немедленно поехал туда со своими миллионами. И привёз оттуда несколько вагонов всяких драгоценностей. За это его окрестили теперь «графом–барахольщиком»…
— Что и говорить, жулики эти сказочники, — вмешался в разговор ещё один колхозник. — Вот у меня со времён гражданской войны сохранилась библиотечка книг Демьяна Бедного. Подписывался бойко: «Демьян Бедный, мужик вредный, просит братьев–мужиков поддержать большевиков». В одной его книжечке оказался портрет Демьяна. Показал я этот портрет моему отцу. А он изумился: «Это же граф, а не «мужик бедный». Это откормленный кабан, а не мужик в наши голодные времена»… Так вот, этот Демьян Бедный весёлые книжицы пописывал. Некоторые из них я наизусть помню. В одной книжечке он упрекал мужиков за то, что они в обмен за свой, кровным трудом заработанный, хлеб, требовали с горожан то, что мужику было необходимо: мануфактуру, соль, одежду или обувь. Это мужицкое требование советский писатель излагал издевательски:
А теперь партия Демьянов Бедных устроила порядки куда справедливей: она оставила «братьев–мужиков» и без хлеба и без штанов…
После таких бесед с нищими, оборванными колхозниками, разутыми Щедриными и Гоголями в худых портах, вспомнились народные пословицы.