Расценивая деньги и торговлю, как основу капиталистической экономики, вожди большевизма строили социалистическую экономику без денег и без торговли. Советское правительство в те годы заменяло деньги и торговлю прямым государственным распределением среди населения всех материальных благ в их натуральной форме: в виде продуктов питания, одежды, обуви, жилищ и т. д. Это распределение большевистская власть организовала, как прямой продуктообмен между городом и деревней — через государственные органы. Коммунистические вожди в те годы строили экономику в форме натурально-потребительского коммунизма.
Советская власть забирала у крестьян продукты для армии и городского населения бесплатно. Она предполагала снабжать крестьян промышленными товарами из города тоже бесплатно.
В первые годы революции государственные магазины (вернее, склады) носили тогда характерное официальное наименование — «потребительские коммуны»: «сельские потребкоммуны» и «городские потребкоммуны».
Но промышленных товаров для распределения среди населения у советского правительства было очень мало. Из магазинов и складов товары были расхищены на месте начальниками; остальные товары были расхищены на пути следования от этих складов, через длинную цепь государственных органов, до «потребительских коммун».
А новых продуктов национализированная промышленность, крупная, средняя и мелкая, кустарная, почти не производила; она была разрушена из–за плохого руководства и недостатка сырья.
Это состояние социалистической экономики в те годы даже советские поэты характеризовали саркастически.
Например, Демьян Бедный так изображал советскую промышленность того времени:
А Маяковский в своём стихотворении «Прозаседавшиеся» издевался над бесконечными заседаниями всевозможных комиссий по поводу распределения…
Пока ничтожное количество товаров из государственных складов проходило через бесконечную цетй» распределительных органов (склады: местный — центральный — губернский — уездный — волостной–сельский), от этих товаров оставались только «рожки да ножки». А эти последние попадали сельским коммунистам — начальникам и «комбедам».
Крестьянам из этих «потребительских коммун» ничего не доставалось.
Расходясь от «потребительской коммуны» по домам с пустыми руками, и видя, как члены комбеда порой все же несут оттуда что-либо из «рожек и ножек» — фунт соли, кусок мыла или коробку спичек, — мужички отчаянно ругались:
— Когда берут продразвёрстку, то это с нас, а не с бедноты. А когда что–либо дают в «коммунии», то это — бедноте, а нас — мимо. Вот уж, действительно «коммуна»: кому — на, кому — нет ничаво… Растак её так… с перетаком!..
Всякая частная торговля — и денежная и обменная — в те годы расценивалась советской властью как «спекуляция» и была воспрещёна под угрозой конфискации имущества и тюремного заключения.
Официальная мотивировка этого воспрещёния была такая: правительство строит экономическую систему государственного распределения материальных благ среди населения, а денежная торговля эту политику натурально–потребительского коммунизма подрывает. Следовательно, торговля представляет собою деятельность антикоммунистическую, антисоветскую. Кроме того, торговые операции при денежной торговле, в условиях обесцененных денег, неминуемо исчисляются в повышенных, то есть, «спекулятивных» ценах.
Обменная торговля тоже представляла собою антизаконную, антисоветскую деятельность, ибо она тоже нарушала советские законы и подрывала систему планового государственного распределения. Если крестьянин за ковригу хлеба или за мешок картофеля выменял у горожанина старую рубашку, то, с точки зрения тогдашней политики советской власти, оба они нарушили советские законы о государственном распределении, совершили преступление. При продразвёрстке крестьянин должен был сдать все свои продукты, кроме необходимейшего минимума, государству. А если у него есть мешок картофеля или коврига хлеба для обмена, то это значит, что крестьянин при продразвёрстке скрыл от государства эти продукты и за счёт этих «излишков» теперь «спекулирует»… Аналогичное обвинение советская власть предъявляла и горожанину: почему он не сдал свою «лишнюю» рубашку «собесу» (отделу социального обеспечения) для бесплатной раздачи бедным, поскольку он сам получает свой продовольственный паёк бесплатно? А вместо выполнения своего государственного долга он, горожанин, стал «спекулировать» рубашкою, обменивая её на картофель…
Так перед советской властью оказывались «виновными» оба участника любой торговой операции.
На практике дела «о спекуляции» чаще всего заканчивались не тюрьмой и конфискацией имущества, а только конфискацией товаров, участвующих в торговой сделке. В приведённом примере милиционер забирал и рубашку горожанина и мешок картофеля у мужика, для запугивания «спекулянтов» составлял протокол, а потом и картофель и рубашку «конфисковал» в свою личную пользу, а протокол уничтожал…
«Потребкоммуна» в уездном городе могла снабжать городское население только голодным пайком: обычно от 50 до 100 граммов хлеба на человека в день да немного картофеля. Только руководители партийно–советских учреждений получали на особом складе «паёк ответственного работника», или «ответственный паёк», в котором было и мясо, и масло, и яйца, и сахар, и крупы, и фрукты.
Что касается деревенских «потребкоммун», то массе крестьян там вообще ничего не выдавали.
При этих обстоятельствах и крестьяне и горожане, несмотря на категорическое воспрещёние и опасность всякой торговли, никак не могли обходиться без неё, не могли без торговли жить. Запрещённая торговля была тайной. Из–за инфляции она была натуральноменовой.
Торговля, антизаконная, наказуемая, тайная, была очень затруднена. Она была выгодной только для милиционеров и местных начальников, которые почти все конфискованные продукты и вещи забирали себе или вымогали взятку, обещая смотреть на такую торговлю «сквозь пальцы». Для участников же тайной торговли она была невыгодной. При свободной торговле, т. е. при отсутствии конфискаций, арестов, взяток, неминуемых «накладных расходов» тайной торговли, горожанин мог бы получить за свою вещь больше продуктов, а крестьянин за свои продукты — больше вещёй.
Острая нужда горожан в продуктах, прежде всего в хлебе, а крестьян — в предметах широкого потребления, прежде всего в соли, керосине, спичках, мыле, — при сложившихся обстоятельствах не могла быть нормально удовлетворена на месте: торговля была воспрещена, транспорт разрушен.
Тогда многие люди из Орловщины стали пробираться за хлебом и солью на Украину и даже к солёным озёрам. Этих людей, ехавших обычно с мешками, прозвали «мешочниками», а советская власть заклеймила «спекулянтами».
Дорога тогда была трудной и очень опасной. Часто приходилось «мешочникам» ехать на крышах вагонов, на буферах и гибнуть под колёсами. Нередко приходилось плестись пешком. Повсюду рыскали «заградительные отряды», которые все отбирали. На окраинах России кипела гражданская война. Многие возвращались из таких поездок с пустыми руками. Другие — больные и искалеченные. Иные — погибали в дороге.
Вернувшиеся рассказывали разные вести о тех краях, куда они ездили. Так, например, об Украине рассказывали, что пшеницы там у крестьян много, выменять её на какую–либо вещь или серебряную монету можно было бы сравнительно недорого, — но как, при тогдашнем транспорте и заградительных отрядах, привезти оттуда мешок пшеницы?!. Говорили: хлеборобы не имеют никакого интереса сдавать бесплатно хлеб государству. Они хлеб прячут или выделывают из него «горилку». Вся Украина затоплена морем горелки и превращена в пьянствующую Запорожскую Сечь. Соберутся несколько соседей и пьянствуют оравой без перерыва: сегодня «дуют горилку» у одного соседа, завтра — у другого, послезавтра — у третьего и т. д., а через неделю — опять у первого…