Но после Октябрьской революции 1917 года все эти материалы, как «несозвучные эпохе», из школьных хрестоматий были выброшены. В советских хрестоматиях из деятелей прошлого прославляются только революционеры и разбойники.
О жизни в дореволюционной России советские хрестоматии дают материалы только из эпохи крепостного права, да и то описания исключительных случаев: о том, как помещица Салтыкова истязала своих дворовых девушек, как помещик заставил свою крепостную крестьянку выкармливать грудью его щенят и т. п.
О жизни крестьян в свободной деревне, после отмены крепостной зависимости и до революции 1917 года, советские хрестоматии никакого материала не дают. Учебники и хрестоматии создают впечатление, что помещичье крепостное право существовало до самой Октябрьской революции и что большевики освободили крестьян от этого ярма.
Материалов, которые описывают послеоктябрьский период, в советских хрестоматиях очень много. Все они рисуют советские порядки, в том числе и колхозы, как «социалистический рай земной», а всех большевиков, начиная с «величайшего из великих» и кончая председателем колхоза, изображают как «героев» и «друзей народа»…
Читают голодные школьники рассказы, стихи, песни и частушки о «богатых сталинских урожаях», о «сытой, зажиточной жизни в колхозной деревне», о «колхозном изобилии», о том, как «в колхозных свинарнях засияла лампочка Ильича». Читают о «колхозном рае», — и ежом шевелятся у них колючие мысли.
— Живём, оказывается, в «колхозном раю». А почему же нам есть нечего?.. Одеться, обуться не во что?..
— В свинарнях электрические лампочки, а нам… хоть бы керосину в лавку доставили! Часто без лампы, под коптилкой дома сидим… А если школьники читают вслух славословия советским порядкам, то родители сопровождают это чтение злыми репликами.
Разучивает школьник дома песню советского придворного одописца Лебедева–Кумача (в СССР его прозвали «Лебедев–Трепач») «Широка страна моя родная». Это песня, которую власть печатает в миллионах экземпляров, передаёт по радио и рекомендует петь и дома, и в школе, и на улице.
Отец школьника подаёт реплику:
— Страна широкая, да жить негде…
Оглянувшись на отца, школьник продолжает:
Мать не вытерпит:
— Вольготней уж и нельзя: как в могиле…
— Ну, а почему же они так врут?.. — обращается школьник к родителям.
— Писаки–то? — переспрашивает отец. — Жить хорошо хотят: вот и врут… Ты же сам вчера читал песню про Сталина в этой книжице… Как бишь его?..
— Джамбула?.. — подсказывает школьник.
— Да, да, он самый… Так что же сказал этот самый Джамбул? Он сказал без утайки: «Ты, вождь, мне подарил дом, коня, шёлковый халат и орден. А за это я, говорит, тебя и прославлю и воспою, наше солнце, наш богатырь»… Вот, где собака зарыта…
Школьница читает вслух «Колхозную плясовую», частушки, которые написаны советскими литературными лакеями но выдаются за колхозные:
Родители иронизируют:
— Пущай узнают: может, и у себя «колхозный рай» заведут… Вот тогда и запляшут… «колхозную плясовую»…
Прежде, в дореволюционной деревне, и школьники и их родители питали полное доверие и благоговейное уважение к печатному слову, книге, учебнику.
Если кто–либо чему не верил, то последним и неопровержимым доказательством были слова:
— Это же в книге пропечатано!..
И «Фома Неверующий» сдавался.
А теперь? Хрестоматии советских школ таковы, что уже школьники первого класса обязаны читать пропагандную ложь:
— Мы не рабы.
— Рабы не мы.
— Колхозы собрали богатый урожай.
— Колхозники живут зажиточно.
— Мы хорошо пообедали и с песнями отправились на колхозную работу.
— Советские школьники благодарят Сталина, великого друга детей, за счастливое детство!..
Взглянут дети на картинку — потом на свои лохмотья, на свою нищую халупу… Они рассматривают картинки, читают текст хрестоматии, сравнивают это со своей жизнью, своим опытом, и у них с первых же месяцев ученья зарождается недоверие к учебнику: там — ложь…
Беседы школьников с родителями по поводу написанного в книгах это недоверие усиливают.
Встречая в печатных органах так много неправды, жители Советского Союза уже со школьных лет проникаются недоверием и неуважением к газете, журналу, книге. Это неуважение и недоверие к печатному слову сказывается в том обычном вопросе, с которым они обращаются друг к другу при виде печатного органа:
— Ну, что там они брешут?..
Писатель М. М. Пришвин в очерке рассказал любопытный случай. Он увидел в поле знакомого подростка, колхозного пастуха, подошёл к нему, присел, побеседовал. Потом предложил пастуху прочесть свой новый рассказ, только что напечатанный в советском журнале. Принимая из рук писателя журнал для прочтения, подросток–читатель сказал:
— Посмотрим, что ты тут набрехал…
Возможна была бы такая беседа крестьянского парня с писателем и такое отношение вчерашнего школьника к печатному слову в дореволюционное время?!.
Деревенские интеллигенты получают низкую заработную плату: агроном и врач от 250 до 350 рублей в месяц, а учителя от 150 до 300 рублей (нетто). Председатель сельсовета, партиец с низшим образованием, получает 400 рублей, то есть больше, чем получает директор школы–семилетки или врач.
Чтобы учесть реальную ценность заработной платы, нужно сопоставить зарплату с ценами на продукты и товары. Государственная цена в магазинах такова: килограмм ржаного хлеба — 1 рубль, килограмм картофеля — 1 рубль, килограмм мяса — 20 рублей, сала или коровьего масла — 30 рублей. Но в большинстве случаев сельская интеллигенция не может купить продукты по государственной цене: колхозное начальство редко снабжает служащих продуктами. Поэтому сельским интеллигентам обыкновенно приходится покупать продукты по базарным или спекулятивным ценам и платить за продукты в несколько раз дороже цен государственных. Так, например, государственная отпускная цена пуда колхозной ржи на месте, в колхозе, 20 рублей, а спекулятивная цена в этом районе колебалась за колхозные годы от 50 до 200 рублей, то есть она была в 2,5 или даже в 10 раз выше государственной. При таких обстоятельствах семейные служащие могут кормить свою семью скудно.
А государственные цены на одежду и обувь ещё выше, чем на продукты: ситцевая или льняная, рубашка от 50 до 100 рублей; ботинки — около 100 рублей; костюм от 300 до 600 рублей. Но по этим, государственным, ценам очень редко удаётся купить одежду или обувь. Чаще приходится доставать их у спекулянтов–перекупщиков или торговых работников и платить за это в несколько раз дороже. При этих обстоятельствах интеллигенты–одиночки живут скудно, а семейные — очень бедно.
Прежде, до революции, сельский учитель начальной школы за свою службу получал 30 рублей (в золоте) в месяц. На эту месячную заработную плату он мог купить: 75 пудов ржи, или 100 килограммов сала, или 3 костюма.
А теперь сельский учитель начальной школы за своё среднее месячное жалованье, 200 рублей (нетто), может купить по государственным ценам: только 12,5 пудов (200 килограммов) ржи; сала или масла — только 7 килограммов. А по базарным или спекулятивным ценам он может купить продуктов в несколько раз меньше. За костюм же теперь сельский учитель должен работать два–три месяца.