А от тихого, уютного сельского кладбища не осталось и следа. На его месте расположилась пыльная колхозная площадка для инвентаря. Колхозники запрягают лошадей на могилах своих родителей…
Нет теперь кладбища. Через него пролегает широкая дорога, по которой колхозники ежедневно ездят в поде и скребут боронами по могилам своих родных и близких…
Перекличка живых и мёртвых…
В большевистском государстве даже мёртвых не оставили в покое: и над ними надругательство учинили.
Нет покоя живым… И нет покоя мёртвым…
Для живых — нет жизни. Жизнь на каждом шагу омрачается страданием, попирается смертью. Жизнь превращена в грандиозное кладбище…
Для мёртвых — нет покоя: нет могил, нет крестов, нет кладбища. Стираются с лица земли всякие знаки воспоминания о мёртвых–родных и предках…
Поэтому так трагически–парадоксально звучит тревожная перекличка между живыми и мёртвыми.
В колхозной частушке живые обращаются к своим мёртвым предкам с мольбою:
«Вставай, батя,Вставай, дедка:Нас тут гробитПятилетка!..»
Живые взывают к мёртвым: «Вставайте, мёртвые: живые погибают!..»
А колхозное кладбище, всем своим опустошённым, оплёванным видом, от лица мёртвых предков отвечает на это:
— От ваших мук, от ваших стонов душа болит… Но не завидуйте мёртвым и не помышляйте о смерти: на кладбище нет ни места, ни покоя… Смерть — даже смерть! — не даёт теперь никакого успокоения…
Разговор о «драконах»…
В эти дни, в апреле 41 года, я слышал любопытный разговор колхозников. Дело происходило на разорённом кладбище, рядом с закрытым храмом.
Беседовал я с тремя знакомыми колхозниками, которые копались там с починкой инвентаря.
Колхозники рассказывали о разорении кладбища, о надругательстве над храмом. О том, как ограбили их «Соловьи–Разбойники», как душат их непосильной работой «новые помещики». Поведали о том, как беспрерывно мучают их эти «нелюди» голодом, непосильным трудом и лагерем.
Во время разговора голос рассказчиков прерывался от волнения, в глазах полыхал огонь ненависти…
Один колхозник во время этой беседы взглянул на храм и, скрипя зубами, прошипел:
— У-у, драконы проклятые! Подождите: придёт и на вас пропасть, наступит и на нашей улице праздник…
На фронтоне храма виднелась большая полустёртая картина: Георгий Победоносец верхом на белом коне поражает копьём страшного зелёного дракона…
В гостях у колхозников
На Пасху многие знакомые колхозники приглашали меня, по стародавнему обычаю, в гости. Я заходил. Не хотелось обижать людей, и нельзя было упускать благоприятного случая: понаблюдать колхозную жизнь во всех уголках и в самых разнообразных проявлениях.
Хозяевам хотелось «попотчевать» приглашённого гостя: к этому обязывало русское гостеприимство. Но… угостить было нечем.
Это обстоятельство их очень огорчало. Они извинялись и, в смущении разводя руками, говорили:
— Вот, дорогой гость, дожили мы до ручки: на Велик день поставить на стол нечего, попотчевать гостя нечем. На Пасху пустые щи хлебать приходится.
— Кулича нет. Где же взять пшеничной муки, когда у нас и ржаной–то муки нет?!
— Мяса нет. В колхозе мы даже забыли, как оно пахнет… Мы не видим его даже и на Пасху…
— Даже водки нет. В нашей сельской лавочке, обыкновенно, нет никаких товаров, но водки бывало полно., А вот теперь, к Пасхе, и водка пропала. Скоро будет советский праздник, 1 Мая, так её теперь не продают, а берегут к своему празднику. И даже в колхозном буфете в последний дни выпивка перевелась. А водка сейчас до–зарезу нужна. Разве можно без неё хотя бы на часок забыть о нашей каторжной жизни?! Разве можно без водки хоть бы на мгновение почувствовать праздник?!
— Миска творогу да пара яиц в «толчёнке» (толчёной картошке) — вот и весь пасхальный стол наш…
Это было только в том дворе, где куры начали нестись.
— А прежде? Наше село бедное, но на Пасху во всех хатах у нас столы ломились от обильных яств: душистый борщ с мясом, вкусная лапша, студень, жаркое всех сортов, творог, сметана, пышные пироги, яйца… Ешь чего только душеньке угодно!..
— И; конечно, море водки… Без этого с седых времён праздника не бывало. Об этом мы ещё в школьных книжках читали: «На Руси есть веселие — пити»…
Так было.
А теперь на пасхальном столе у колхозников — хоть шаром покати: ни кулича, ни яиц, ни мяса… Пустые щи подают на стол в колхозных хатах…
Посетивши в эти дни очень многих знакомых колхозников, только в одной семье увидел я на пасхальном столе мясо. Глава этой семьи был на заработках в городе и выслал денег на уплату налога. Поэтому жена этого отходника могла к Пасхе зарезать поросёнка.
* * *
У голодных, замученных и трезвых колхозников не могло быть праздничного настроения, особенно настроения пасхально–воскресного.
Горе и отчаяние царило в деревне. Везде, даже за пасхальным столом.
Торжественное пасхальное приветствие — «Христос Воскресе!» — «Во истину Воскресе!» — звучало теперь холодно, без души.
Многие после этого приветствия с горечью добавляли:
— Господи, когда же наступит наше воскресение?!
Пасха прежде и теперь
Раньше на Пасху совершалось торжественное богослужение, запоминающееся на всю жизнь,
А теперь — тихо стоит в селе закрытая церковь, с колхозными боронами. И во всем районе, во всей области, не осталось ни одного незакрытого храма, где могло бы совершаться богослужение…
Прежде, в пасхальные дни по всему селу, по всей округе раздавался торжественный колокольный звон, благовест. Всю пасхальную неделю беспрерывно звонили в сёлах ребята, целыми днями не слезая с колокольни.
А ныне, в колхозе, молчит закрытая церковь, без креста, со снятыми колоколами…
Бывало, в пасхальную неделю крестьяне целыми семьями ходили на кладбище: наведать, вспомнить своих предков, умерших родных, в благоговейном молчании побеседовать с ними…
Теперь же в селе нет кладбища, совсем уничтожены родные могилы… Телеги стоят на могилах…
В деревне единоличников на Пасху из открытых окон каждой хаты разносился громкий, весёлый гомон хозяев и гостей: сытых, пирующих, изрядно выпивших.
А в социалистической деревне, при «колхозном изобилии», даже на «Велик–день» колхозники угрюмо хлебают пустые щи…
Прежде, в пасхальные дни все село кишело пёстрыми и шумными толпами празднично–разряжённых крестьян. Эти толпы шумели и бурлили, как море, пестрели, как яркий весенний луг с цветами. Здесь дети звенели, катая по зелёной травке раскрашенные яички: красные, синие, зелёные, жёлтые. Там школьники с азартом «бились» пасхальными яйцами, испытывая, какое из них крепче. На улицах мужчины вели оживлённые, шумные разговоры. Бабы распевали целыми днями: «Христос воскресе». А молодёжь буйно веселилась в хороводе. Цветущие девушки и юноши пели песни, танцевали под гармошку, играли, летали на качелях…
А теперь?..
Теперь на колхозных улицах пусто и тихо…
Несколько девушек в истрёпанных, худых ватниках и. в юбках из мешковины, сидят на потребе. Серые, истощённые лица и усталый, горько–печальный взгляд… Не девушки — увядшие старухи…
Сидят и молчат…
По их согбенной фигуре, по горько–печальному взгляду, устремлённому внутрь, по их вчерашним рассказам — можно разгадать их горькие думы:
— Бывало, на Пасху столько веселья было в деревне!.. А теперь, в колхозе, одна мука осталась нам…
— Бывало, после Пасхи, на Красную горку, по всей деревне свадьбы звенят! А теперь?.. Женихов нет: в армию взяты, в города ушли… Вековухами увядать приходится…
— Есть нечего… Хлебай похлёбку, без хлеба, без сала, без масла… Вечный великий пост — ив будний день и на Пасху…