— Есть нечего, а работы всегда хватает… Бригадир уже предупредил: «Завтра — на работу!» На работу: на колхозную, треклятую каторгу!..
— Господи Боже наш, когда же Ты избавишь нас от каторги проклятой, от жизни нашей мученической?!.
— Матерь Божия, перед Христом заступница наша! Когда же наступит, наконец, избавление наше от гибели, долгожданное воскресение наше?!
— Измучились мы… Разуверились мы… И в спасениии нашем и в воскресении…
Унылый, мрачный праздник
Прежде, в старой деревне, на Пасху у всех было приподнятое, восторженное, радостно–благодушное настроение. Люди готовы были обнять мир и расцеловать всех, как братьев. При встречах все взрослые и все дети обязательно приветствовали друг друга торжественными возгласами, всю душу пламенную вкладывали в них: «Христос Воскресе!» — «Во истину Воскресе!» — Встречные обнимались, целовались. И дарили друг другу пасхальные крашеные яички, символ победного возрождения, воскресения Христа распятого, победы светлого Бога добра над темныыми силами зла, символ победы солнца над тьмою, жизни над смертью.
Недаром же этот праздник был прославлен как «праздник из праздников», «торжество из торжеств». А крестьяне торжественно назвали его: «Велик–день».
Одновременно Пасха была праздником весенне–жизнерадостного настроения, жизнеутверждающих чувств.
А теперь?..
Откуда же может появиться у колхозников радость, если они голодны и полумертвы?!
Как же может появиться «воскресное настроение» у людей, которых душит петля голода и террора?! Разуверившись в спасении и воскресении своём, люди находятся в состоянии безнадёжного отчаяния…
Поэтому голодные колхозники и на «Велик–день» мрачны и угреомы. От тяжкого горя у многих слезы на глазах выступают.
От нестерпимой обиды, от беспросветного отчаяния удушаемым людям хочется кричать: «Помогите!..» И злобно ругаться по адресу своих душителей…
* * *
Так пасмурно и печально проходит колхозная Пасха.Печально и пасмурно на колхозной улице.Пасмурно и печально в колхозных хатах.Печально и пасмурно у всех на душе…Унылый, мрачный праздник: без богослужения, без песни, без веселья, без благоволения в сердце…
«МЫ ИМ НАВОЮЕМ!..»
Политические настроения колхозников
«Некрасовская деревня»
Нужда, нищета колхозников в Болотном и в соседних деревнях была поразительная.
Хлеборобы питались впроголодь. Ели только капустные щи и картофельный суп. А в некоторых дворах даже картофеля и капусты временами не хватало. Скотоводы ели «пустые щи» и «пустой суп», то есть, без масла и без сала.
Масла у колхозников не было. Прежде крестьяне сеяли на своей огромной усадьбе (1–2 гектара) коноплю и имели вдоволь своего конопляного масла. А теперь, в колхозе, на крошечном усадебном участке (0,25 гектара), земледельцы могли садить только картофель и овощи. И больше ничего. Для конопли не было земли.
Хлеба колхозники получали от колхоза так мало (от 100 до 400 граммов ржи на «трудодень»), что его хватало только на три–четыре месяца в году. А большую часть года хлебопашцы обходились совсем без хлеба.
Никаких других продуктов — ни круп, ни гороха — колхозники никогда не получали.
Ни мяса, ни сала у колхозников не было.
Поросёнка и телёнка, выращенных за лето, колхозники должны были сдавать, во–перв–ых, на мясозаготовку (32 килограмма мяса с каждого двора), а во–вторых, продавать на выплату денежного налога и займа (600 рублей со двора). Для самого «хозяина» от поросёнка и телёнка не оставалось ни мяса, ни денег.
Молока у большинства колхозников тоже не было.
Треть дворов вообще коров не имела.
У двух третей дворов коровы были, но из-за бескормицы каждая третья корова ежегодно оставалась яловой (люди не получали никаких кормов для своего скота).
При этих обстоятельствах кормильцы всего населения сами вынуждены были жить и работать впроголодь.
Они были худы, истощены, слабосильны. Многие часто болели.
Одеты колхозники были буквально в тряпьё, в лохмотья: в худых рубахах и штанах, в мешковине, в обносках одежды и обуви, оставшейся ещё от нэповских времён. С каждым годом колхозной жизни одежда и обувь колхозников все ухудшались.
Зимой колхозники мёрзли без дров, без отопления.
Крыши хат были из гнилой, почерневшей соломы. Даже солому земледельцы не могли получить из колхоза в достаточном количестве. Многие крыши протекали.
Во время посещений, при виде нищей колхозной деревни, голодных, в отрепьях, людей–мучеников, сердце щемило от жалости…
Невольно напрашивалось сравнение. Колхоз это — некрасовская, крепостная, так ярко описанная поэтом, деревня: «Нееловка», «Разутово», «Знобишино»…
Сельские интеллигенты — учителя, врачи, агрономы — постоянно проводили ту же аналогию. В разговорах студентов, выходцев из деревни или наблюдавших колхозную деревню, употреблялось это же сравнение.
Учащиеся старших классов городских средних школ, которых нередко посылали на каникулах в колхозы для сельскохозяйственных работ, — тоже высказывали это сравнение колхозной деревни с крепостной деревней, описанной Некрасовым. Многие ученики–горожане возвращались из колхозов с резко антисоветскими настроениями.
В 1941 году мне в Болотном пришлось встретить одного случайно попавшего в те края столичного жителя, коренного москвича, который родился и вырос в столице, а деревню до тех пор видел только из окон поезда, мельком, издалека. Рассказывая о своих деревенских впечатлениях, он закончил их так: «Повидал я за последние месяцы много колхозных деревень в этих краях. И подумал: да ведь это та деревня, о которой я читая в стихах и книгах Некрасова»…
О своей партийной принадлежности рассказчик умолчал, хорошо зная отрицательное отношение к коммунистам колхозников и беспартийной интеллигенции. Но судя по тому важному посту, который он занимал, можно уверенно сказать, что он был членом партии, коммунистом. Даже коммунист, когда он говорил откровенно, не мог определить колхозную деревню иначе, назвав её так же, как и другие наблюдатели: это — некрасовская крепостная деревня наших дней…
Пропаганда «колхозного рая» и колхозники
Колхозники испытывали беспросветную нужду, нищету и голод, мучились в «колхозном аду», как они называли свою жизнь.
А в это время им уши просверлила и глаза намозолила назойливая, лживая, наглая коммунистическая пропаганда о «колхозном рае», о «зажиточной жизни колхозников»…
Все стены сельских учреждений Болотного — сельсовета, колхозного правления, почты и колхозного клуба — были завещаны плакатами и лозунгами о «гигантских успехах социалистического строительства», о «самом передовом, социалистическом земледелии», о «колхозном изобилии и зажиточной колхозной жизни», о «благодарности колхозников товарищу Сталину за счастливую жизнь»…
Почти вся библиотека в колхозном клубе, все газеты и журналы, разложенные там на столе, были посвящены той же теме: Гром победы раздавайся! Ты-ж, колхозник, трудись, постись и веселись, ибо, как сказал тов. Сталин, «жить стало лучше, жить стало веселей!..»
Иногда вечером посмотрят колхозники кино в клубе. Показывают картины о колхозах — по сценариям Шолохова, Ерусалимского и прочих изготовителей «колхозного сиропа». В картинах вставные песенки: Джамбула, Дунаевского, Лебедева–Кумача и других придворных трубадуров.
Картины показывают, как плохо будто бы жилось крестьянам до революции; даже сибирским земледельцам и казакам России… И как хорошо стали они жить в колхозах. Бывшие донские казаки теперь даже во сне все время улыбаются, видя счастливую колхозную жизнь… Колхозники в кинофильмах только тем и заняты, что устраивают пиршества, пьянствуют, поют, танцуют, веселятся… И декламируют: «Жить стало лучше, жить стало веселей!..»