Поздней ненастней осенью, вскоре после её приезда, мне довелось встретиться с нею, в её школьной квартире.
Измождённая старуха, в изношенном пальто, в лаптях, она сидела на скамейке в своей пустой и холодной школьной комнате, кашляла и горько жаловалась на свою судьбу. На столе горела коптилка.
— Уж тридцать лет работаю я в сельских школах нашего уезда. И вот доработалась… В первые годы своей службы я получала жалованье только 10 рублей в месяц. Одной мне хватало этого жалования на сносное житьё. А потом постепенно жалованье учителям повысилось до 30 рублей в месяц. В это время мать моя овдовела и жила со мной, на моем иждивении. Мы вдвоём на моё жалование жили без нужды: жили в тёплой и освещённой комнате, были сыты, обуты, одеты. И даже могли завести библиотечку: книги были нашей страстью. А теперь?..
Учительница посмотрела кругом — на пустую холодную комнату, на коптилку, на свои лапти — и поёжилась от холода: и внешнего и внутреннего. Поплотнее закутались в шаль…
— Мёрзну вот. И в школе и дома: сельский комиссар не доставляет дров ни школе, ни мне. Спасибо соседям: притащили по вязанке сучьев от своих костров. А то совсем замёрзла бы… Раньше, до революции, никогда и ни в одной деревне этого не было, чтобы школьники занимались в истопленной школе» а учительница оставалась бы без дров, без керосина, без ботинок, и даже без хлеба…
— И без хлеба? — переспросил я.
— Да, и без хлеба. Пошла на днях к сельскому комиссару и комбеду: паёк просила. А они осклабились и заявили: «По инструкции, — говорят, — шкрабы для снабжения ни в какую категорию не попали; ни к сельской бедноте, ни к городским рабочим и служащим»… Спасибо соседкам–бабам: пока спасают. Хлеба у них у самих недостаёт, а картошки принесли…
И учительница показала на мешок картофеля, стоявший в углу комнаты.
— Вот варю картошку в мундирах и тем питаюсь. Но хлеба нет и соли не спрашивай. А местные начальники не только мучают свою учительницу голодом и холодом, но ещё и издеваются. — «А за что мы должны» собственно говоря, кормить Вас? — заявил сельский комиссар. — Ежели стать на точку политическую, то Вы для нас только балласт мелкобуржуазного класса, гнилая винтельгенция… На собраниях несознательная мужицкая масса ругает советскую власть на чем свет стоит, а Вы никакой агитации за советскую власть не ведёте: все помалкиваете. А что касаемо подхода с другого боку, то что мы тут должны поставить в угол угла?.. Вы старуха и никакого антиреса, в общем и целом, для нас не представляете»… Вот так товарищи–комиссары и загнали старуху–учительницу «в угол угла» … Как из него выбраться?!. А жалованье наше? Вы сами знаете, что представляют собою «совзнаки»… На днях в уездном городе выдал нам «наробраз» (мы его «безобразом» называем) — запоздавшее жалованье за три месяца: несколько миллионов советских рублей. За все это трехмесячное многомиллионное жалованье смогла купить… одну коробку спичек… Вот так и приходится доживать жизнь: без хлеба и без соли, без дров и без керосина. Но зато в лаптях и холоде…
— За тридцать лет добросовестной работы дослужилась: стала «советской миллионершей!..»
Учительница разволновалась и едва сдерживала! слезы…
Большевистская власть внесла гражданскую войну в каждую деревню.
Власть разжигала гражданскую войну прежде всего своей экономической политикой.
Она ликвидировала трудовую собственность зажиточного слоя деревни: хуторян, отрубников, обеспеченных землёй крестьян; кустарей и мелких торговцев.
Власть отобрала эту трудовую собственность у крестьян бесплатно. Советское правительство объявило эту собственность государственной и передало её под управление одной группе крестьян — комбеду, которым руководил коммунист.
Советская власть постоянно, бесплатно и произвольно отбирала у крестьянского населения продукты и скот, оставляя хозяевам голодную норму.
А бедноте советская власти всячески покровительствовала за счёт зажиточных и середняков. Безземельных и малоземельных власть снабдила землёй. Правительство обязало крестьян бесплатно обрабатывать землю безлошадных. От продразвёрстки беднота была свобождена. Мало того: после каждой продразвёрстки бедноте раздавали часть собранных продуктов.
Зажиточная группа крестьян была совсем отстранена от политической жизни: советская власть лишила зажиточных права голоса, их не допускали даже на собрания. А бедняки были поставлены у власти: сельским комиссаром, председателем комбеда. Бедняки стали управлять национализированными кустарными предприятиями. Комитет бедноты ведал проведением продразвёрстки и распределением поступавших из города промышленных изделий.
Между зажиточными и беднотой в те годы царила острая вражда. Бедняки нередко использовали в это время такую форму борьбы, как доносы органам власти. На одного донесут, что он спрятал от развёрстки часть продуктов. На другого — о том, что он выменял себе что–либо за продукты. Сообщат, что хозяин по ночам тайно работает в конфискованном кустарном предприятии. Донесут об «антисоветских разговорах». Или о таких дореволюционных «преступлениях»: наём батрачки, служба сельским или церковным старостой…
Доносы часто заканчивались конфискациями, штрафами, тюремным заключением.
Зажиточные платили бедноте той же монетой. Землю их обрабатывали плохо. Доносчиков иногда избивали. Ругали их беспощадно, составляли на них насмешливые частушки. Грозили им «припомнить все, когда власть комбеда закончится»…
Вражда между основной, середняцко–зажиточной массой крестьян и советской властью развивалась в основном из-за экономической политики большевистского правительства: национализации кустарных предприятий, социализации земли, продразвёрстки, конфискаций, воспрещёния всякой торговли.
Вражда эта проистекала также из-за политических вопросов. После отмены крепостного права крестьяне свободно выбирали, контролировали и сменяли свою местную власть, местное самоуправление: сельского старосту, сельского писаря, волостного старшину, членов земской управы. А большевики отменили все формы самоуправления, узурпировали власть и удерживали её насильственно, террором. Политика же власти была явно атинародной, противоречила интересам основной массы крестьян.
Поэтому взаимоотношения между местными руководителями власти, сельским комиссаром и комбедом, и крестьянами, между волостными комиссарами и населением — были враждебными.
Избиения, покушения на этих работников и даже убийства их в уезде были нередки.
По вопросу о Брестском мире, который был заключён советским правительством с Германией, у крестьянского населения с властью тоже произошёл острый конфликт.
Большевики обещали крестьянам немедленный и справедливьш мир, «мир без аннексий и контрибуций». Многие солдаты желали такого «мира без аннексий и контрибуций». Крестьяне выражали это своё пожелание на своеобразном языке, как «ничейный мир», «мир вничью».
Но вместо такого справедливого мира советское правительство заключило с Германией такой мир, какой даже Ленин не мог назвать иначе, как «похабным».
По всем деревням разъезжали агитаторы от уездного комитета партии большевиков, чтобы успокоить крестьянское неселение, в связи с заключением «похабного» Брестского мира.
— Где же ваш обещанный «мир без аннексий и контрибуций»? — грозно приступали к агитаторам мужички на собрании в Болотном. — Разве-ж немцы нас победили, что вы заключили с ними такой позорный мир?! . «Похабный» мир заключили вы, большевики, без нашего согласия. А теперь приходите к нам, уговариваете нас; успокаиваете. А кто будет расплачиваться за такой постыдный мир?!.
Агитаторы пытались ссылаться на то, что советское правительство вынуждено было-заключить такой мир потому, что солдаты, мол, воевать не хотели и разбежались по домам, оставив фронт.
— Теперь вы осуждаете дезертиров. А кто же призывал солдат: бросать фронт и уходить домой?! . Не вы ли сами, товарищи большевики?! .
— Да, ведь, вас мало кто послушал. Вы посмотрите; на наше село: все солдаты ещё в армии пребывают. Кроме двух большевиков, у нас в селе нет дезертиров. Вот они, рядом с вами сидят: сельский комиссар и комбед. Воевать за родину не захотели, — теперь воюют тут с бабами во время подразверсток… Так что напрасно вы о дезертирах болтаете и с больной головы на здоровую все сваливаете.