— Носитесь за этой дылдой, будто бесноватые, — накинулась Морта на меньших. — Дангуоле, возьми ребенка, подотри. Видишь, обделался по уши. Рута, избу подмети. Зайдет кто-нибудь, со стыда сгоришь! Девками изба полна, а мусору по колено.
— Беспокоишься, будто жениха ждешь, — буркнула Бируте.
— Кто тебя за язык тянет? Чего блеешь, будто застриженная овца? Часом, не хочешь ли схлопотать по губам? — грубо спросила мать, еще злее постукивая кроснами.
— И не хочу, и не схлопочу.
— Ну и дочка, ну и утеха! Матери слова вымолвить не дает — сразу честит будто какую суку.
Пока они переругивались, от Лапинаса вернулся Лукас. Присел, облокотился на краешек стола и загляделся в оттаявшее окно на гусиную стаю во дворе. Гуси-то Лапинасовы… Своих всего один остался. На развод.
И снова полезли мысли, словно напасть какая.
…От Раудоникиса сто рублей за печь, что поставил. Шилейка не расплатился за крышу хлевика. До следующего понедельника надо бы второй бочонок связать. Прибавить несколько пар клумп, дюжину ложек. Накопит денег, был бы базар пристойный. Почти вдвое этого за месяц заработала Морта за кроснами. Если со стороны посмотреть, должно же хватать? В хлеву две коровы, телка. Осенью шестерых баранов зарезали. Слава богу, огород нынче неплохой. Хватило картошки свиньям, последнюю-то закололи пудов на двенадцать. А достатка как нет, так нет. И как быть, коли дюжина ртов едят, а только две с половиной пары рук работают?.. Эх, что тут говорить, никто ведь не виноват. Работают девочки, стараются. Дангуоле на выдаче кормов, кладовщицей. От зари до зари на ногах. А Бируте — доярка. Шутка ли столько коров обихаживать? Стараются девочки… Трудодней выработали почти в два раза против нормы. Ну а что? Бежали, спотыкались, надрывались, как лошадь на манеже, а плату в конце года неполные сани привезли.
— Чего пригорюнился, как невеста наутро после свадьбы? — крикнула через плечо Морта. — Мотеюс, что ли, наугощал, раз от еды нос воротишь?
И впрямь перед ним стояла миска картофельных оладий, горшок со сметаной и стакан чаю, в который Рута положила добрую ложку брусничного варенья.
— Кушай, папенька, кушай.
Лукас обласкал дочь любовным взглядом. Скоро и эта станет работницей, скоро… А Морта будто угадала его мысль. Нагнувшись над бердом, вязала порванную нить и говорила:
— Григас звал Руту идти к курам. Благодетель нашелся! Лучше уж я отправлю девочку в город к какому-нибудь служащему за детьми смотреть. А у этих и харч свой, и одежду свою рви, а потом фунта за трудодень не наскребут.
— Тоже мне баре. Без прислуги не обойдутся, — вставила Бируте. — По мне лучше за фунт для всех работать, чем за жратву перед одним спину гнуть.
— Как тут не гнуть, доченька, как не гнуть… — поспешил отец, увидев, что Морта заерзала словно на иголках, собираясь накинуться на дочку. — Сама видишь, какие у нас закрома.
— Чего тогда Юргинасу с Миртой суете? Они же стипендию получают. На еду хватает.
— Им-то меньше суем, чем тебе, — отбрила мать. — В колхозе на сухую корку не зарабатываешь, а хлеб жрешь за троих, да еще намасленный.
— Интеллигенты, а как же… Им в кино сходить надо. Мирте — конфеты, Юргинасу — сигареты. Скажете, не курит? Посылайте больше: выкурит сигарету, сытно поест, захочет и пивка выпить.
— Пошла вон! Молчать, собака, не лаять! — Морта встала за кроснами.
Бируте сверкнула было карими глазами, но остыла, встретив умоляющий взгляд отца.
— Мог больше сена накосить! — Остатки гнева Морта выплеснула на мужа. — Кто не лодырничал, полдюжины возов притащил с колхозных покосов.
— Да вот… И у меня вроде бы так… Не зевал… — оправдывался Лукас. — Чего и желать — март ведь на носу. У всех сена в обрез. Гайгалас уже целый воз с рынка приволок в прошлый понедельник.
— Гайгалас на хуторе, в чистом поле сидит, а у тебя сарай Лапинаса под носом.
— Как-нибудь уж протянем до весны, как-нибудь… — повысил он голос, стараясь опередить Бируте, которая снова хотела было накинуться на мать. — Кто знает… Может, и сена-то не понадобится… Может… — Еще ниже опустил голову, жевал, глотал большими кусками оладьи, словно стараясь протолкнуть подальше новую заботу.