Юренас вышел на улицу. Он старался думать о вещах, ничего общего не имеющих с работой (в июле непременно поедет с семьей в Палангу), но каждый раз мысли отшвыривали его назад. Толейкис… Как-то странно с ним попрощался, даже неловко. Какое там прощание — он, Юренас, просто сбежал, и дело с концом. Испугался… Чего? Неужто я должен перед каждым отчитываться? И кто он такой, какое он имеет право требовать отчета? А все-таки, спроси он про Быстроходова… Нехорошо, очень нехорошо… Несколько дней назад, пока на него, на Юренаса, не дохнула еще ледяным холодом невидимая стена, все выглядело по-иному. Забежал завотделом. Быстроходов уезжает, просит снять с учета. Куда? Даже этого не спросил. Гора с плеч. Наконец! Скользкая рыбешка, пускай плывет как можно дальше, подумал он, но тут же от этой мысли стало приторно, стыдно, вроде разделся перед толпой догола. А сейчас…
Пускай краснеют те, кто принимал его в партию…
И это все, чем он может оправдаться?
Мы записали ему выговор…
А дальше?
Дальше?.. Хм… Дальше мы ничего не знаем. Работник был неплохой. Регулярно посещал партийные собрания, платил членские взносы…
А слухи, подозрения?..
По-вашему, я обязан записывать всякую чепуху и посылать километровую характеристику своему коллеге где-то за сотни миль: глаз да глаз за ним нужен!
Может, оно и так.
Но…
Ах, будьте добры, не выкручивайтесь. Сами отличнейшим образом понимаете, что он где-то найдет удобное местечко. Скромное, не обращающее особого внимания. Сядет, укрепится. Какое-то время будет работать честно, развяжется с партийными взысканиями, а потом примется за старое… Откуда вам знать, товарищ Юренас, может быть, за свою пеструю жизнь он осчастливил не одного районного руководителя вроде вас, который любит святое спокойствие и радуется, что развязался с подлецом, догадавшимся испариться раньше, чем ему прищемило хвост правосудие?
Замолчите же, наконец!
Нет, вы не заставите меня замолчать.
Перестаньте, прошу вас…
Юренас очнулся, огляделся. Оказывается, стоит перед дверью своей квартиры. Один. А где же второй? Нет, второго человека не было, хоть в ушах продолжало звенеть эхо его слов. Второй остался там, в больничном саду. Человек в сером халате и со свежей повязкой на затылке.
Юренас нажал на кнопку. В кармане лежали ключи, но он нажимал кнопку. В коридоре раздались торопливые шаги, но он не мог оторвать пальца от кнопки.
— Что случилось, Повилас?
«Повилас… И шофер Повилас. Дурацкое имя — какой-то святой…»
— Ничего не случилось, Альфа. Только устал. Не переношу больничной атмосферы.
— У тебя гость.
«Тридцать восемь лет, удобная квартира, двое деток и верная жена. Доволен балансом?»
— Ты слышал, что я сказала?
— Гость? Ага. Я сейчас.
Он пошел в ванную, помыл руки.
Гость… По поведению жены видно: снова кто-то по делам. Вот народ! Для них секретарь что дежурный по вокзалу.
У двери гостиной остановился, поправил узел галстука (привычка, характерная для многих аккуратных людей, каждый день имеющих дело с посетителями), нервно нажал ручку и вошел в комнату.
Мартинас встал со стула, сделал шаг навстречу и растерянно остановился посреди комнаты. Несколько мгновений они глядели друг на друга как заговорщики, встретившиеся в самом невероятном месте. Ошарашенные, испуганные, хоть оба знали, что встреча неизбежна. Наконец скрип паркета прервал звон тишины. Шаги, грохот отодвигаемого стула и голос, бодряческий голос постороннего человека:
— Ну, как делишки, Вилимас?
Мартинас молча направился к своему стулу. Резиновые сапоги (отмыл в канаве перед городом) вразвалочку прошествовали по блестящему паркету и замерли под столом.