Расходились молодые, недоросли, пожилые, расходились и снова кидались в объятья, буйствовали, веселились, забыв в ату минуту все свои заботы. Шестнадцатилетняя сирота Настуте Крумините, колхозная почтальонша, забыла, что где-то далеко в ссылке живут ее родители — ведь с ней танцевал Симас Гоялис, ее тайная любовь, от одной мысли о котором у нее екало сердце. А Симас хоть и ловил взглядом Году, но не завидовал ее партнерам; поглядывал просто так, желая поважничать перед ней. В этот вечер он чувствовал свое превосходство, потому что во время представления ему сильней всего хлопали, а когда он читал свои стихи, половина зала помирала со смеху!.. Бируте казалось, что она счастливее всех на свете, она позабыла и свары с матерью и воровство отца. Металась в объятиях Тадаса Григаса, цвела краснее мака и так кружилась, что тугие рыжие косы разлетались, взметались языками пламени над головой. А была она высокая, Тадас же еще на пол-ладони выше; оба как на подбор — стройные, молодые, красивые — потому и привлекали к себе взгляды девушек.
— Меняем пары! — гаркнул Рамонас. — Парни выбирают! — Он отскочил от Миле и хлопнул в ладоши над ухом Годы, которая танцевала с зоотехником Юозасом Палюнасом. А Юозас, не долго думая, хлопнул другой, партнер этой — третьей. Так меняли парни девушек, выбирая самых милых, а Мартинас стоял, прислонившись к косяку, и все больше пьянел от всеобщего веселья.
Мимо проплыла Года. Она танцевала уже с другим; все парни соперничали из-за нее, вот и хлопали наперегонки, а она переходила из рук в руки. Описала круг и снова вынырнула неподалеку от двери, где привалился к косяку Мартинас. Глянула на него сверкающими глазами, оттолкнула от себя партнера и крикнула звонким, грудным голосом:
— Права девушкам! Меняем парней! — Откинула красивую голову, сплела на затылке руки, одна завертелась волчком, так бешено, что узор национального костюма слился в сплошную полосу, а юбка надулась парусом, обнажив выше колен стройные ноги, и они, шаловливо притопывая, поднесли ее к Мартинасу. На шаг от него остановилась, игриво присела, а Мартинас, который этого только и ждал, протянул ей руку, другою же сгреб за талию, и оба, дружно притопнув, опрометью кинулись в вихрь веселья.
Кто скажет, сколько кругов они пронеслись! Оба ведь были заправские танцоры, а проворней Годы во всей округе не знали. Летела она легче перышка, маняще улыбалась Мартинасу, бросала на него взгляды, которые то привлекали, то отпугивали бездонной глубиной, то по-девичьи стыдливо убегали, то незлобиво грозились, приглашая начинать эту восхитительную игру сначала.
Мартинаса словно заворожили. Он мчался по кругу, будто одурь на него напала, да так притопывал, такие бесовские коленца выкидывал, что половицы гнулись под ногами, а танцоры расступались, иные даже отбежали к стенам и, пораженные, гонялись взглядом за этой неистовой парой. С каждым движением танца легчало в груди у Мартинаса, становилось просторнее, а душу заполняло веселье. И лишь когда замолкли последние звуки оркестра, он пришел в себя. Вдруг застеснявшись, выпустил руку Годы, хотел было отойти, но их стиснуло толпой и прибило к скамье, где как раз оказались два свободных местечка.
В это время несколько девушек, сгрудившись в углу, затянули песню.
торопливо подхватила песню Миле Страздене, а голос у нее был и впрямь хороший, с которым сравниться мог разве что ее собственный язык.
хором отозвались изо всех углов остальные, и вскоре зал загудел, зазвенел, будто большой колокол с серебряными колокольчиками, потому что в песню включились и парни:
Не успел еще отгреметь припев, как на середину зала выскочил Бенюс Рамонас и, махнув парням, по-женски пискливо затянул:
И парни, заступаясь за мужскую честь, уже неслись со всех сторон зала к Рамонасу, толпились вокруг него и, вызывающе кланяясь девкам, пели: