— Арвидукас очень тебя ждет, — сказала она совсем другое.
— В следующий раз непременно его приведи.
Она кивнула.
Он нагнулся к ней и внимательно взглянул в глаза.
— Почему не рассказываешь ничего о себе? Как работа? Григас не нарадуется на твоих телят.
— Послезавтра кончается декретный у Гедруты. Придется уступить место.
— А ты… ты бы не хотела остаться при телятах?
— Мне все равно…
— Все равно? — разочарованно повторил он. — Почему же все равно?
— Ну так… Ведь Гедрута возвращается…
— С Григасом уже договорились: Гедрута пойдет телятницей на место Гаудутисовой Ромы — та очень уж халатно работает. А ты останешься на своем месте. — В его голосе зазвенели властные, не допускающие противоречий нотки, так знакомые Еве. — Разумеется, если ты хочешь, — добавил он мягче, но она поняла, что любые протесты заранее обречены на провал и высмеяны.
— Я привыкла к телятам, пускай будет так… — нетвердо ответила она.
— Пускай будет… — Она была уверена, что эти слова он повторил с насмешкой. Теплый огонек, разгоревшийся было в начале их беседы, погас. Арвидас больше не гладил ее колено, не улыбался, а сидел, откинувшись на диване. Глубоко задумавшись, склонив на плечо бритую голову с перевязкой на затылке. Больше, чем когда-либо, чужой и непонятный.
Она взяла со столика газету, развернула ее, прикрываясь ею будто щитом от тяжелого, испытующего взгляда, под которым таяли остатки ее воли. Еще несколько таких минут, несколько таких минут, несколько слов, и она уйдет отсюда ни с чем. Нет, больше медлить нельзя.
— Как ты себя чувствуешь? — наконец решилась она. Издали, намеками. — Голова больше не болит?
— Иногда находит. Пустяк. Если бы не плечо, хоть сегодня мог бы выписаться. Немного гноится, но пройдет. — Он пошевелил левым плечом и рассмеялся. — Боюсь, как бы я не стал ниже ростом. Еще разлюбишь.
— Тебя могли убить. — Она зажмурилась: «Первый шаг сделан… Вперед, вперед!» И она двинулась вперед, только вперед, как тогда, между кипящими ямами, которые видела во сне. — Тебя могли убить. Что тогда?
— Тогда бы похоронили.
Такой легкомысленный ответ обжег ее как огонь.
— А я? А сын?
— Я ведь жив. Зачем об этом говорить?
— Ты думаешь только о себе. О себе и всех остальных, только не о семье.
— Я это уже слышал, — нетерпеливо сказал он.
— Послушай, Арвидас. — Она поняла: все попытки убедить его напрасны, но какая-то смутная надежда, свойственная оптимистической природе человека, заставляла ее идти до конца. — Мне ничего не надо. Ты хотел, чтоб я отказалась от огорода — я отказалась, нравится, чтоб я кормила колхозных телят — ладно, буду телятницей. Я могу делать любую работу — в колхозе или где-то еще, — хуже одеваться, скуднее есть. Разве я тебя попрекала хоть раз тем, что ты тратишь деньги на книги или на то, без чего можно обойтись. Даже не спросила, сколько тебе стоила свадьба Бируте. Гайгаласам ты отдал сено, которое можно было продать, да и сама я набрала кучу одежды — погорельцы, надо помочь. Соврала бы, скажи я — не жалко. Ничто человеку даром не достается, потому и душа болит, когда твой рубль насмарку… Но я не попрекаю. Я сказала это, чтоб ты понял: мне нелегко, очень нелегко с тобой, Арвидас. Но это пустяк, с этим я могу примириться, могу, Арвидас…
— Чего же тебе надо? — угрюмо спросил он.
Она собрала все свое мужество.
— Ты должен отказаться от места председателя, — выдохнула она, прижимая к груди туго стиснутые кулаки.
Он повернулся к ней — лицо вытянулось от удивления.
— Что ты сказала?
Она повторила. Сама испугалась того, что сказала, но повторила.
— Вот новость! — Он вскочил с дивана и заходил поперек коридора перед столиком. — Новость! Сама додумалась или кто-нибудь помог? Значит, сложить манатки и удирать из Лепгиряй?
— Можно и в Лепгиряй остаться, если тебе нравится. Только не председателем. Пускай Мартинас председательствует.
— Мартинас?
— Ты бы мог заместителем или агрономом…
— Почему не бригадиром, а еще лучше — простым колхозником? — Он явно издевался. — Лучше всего бригадиром или рядовым колхозником. Тогда заработка на жизнь не хватит, и ты вернешь свои сотки, корову. Откроются широчайшие перспективы хозяйки.
— Я уже сказала, мне ничего не надо. — Его издевка обидела ее. — Делай как понимаешь, но только, чтоб было спокойно. Покоя, только покоя, ничего больше не хочу! Третьего дня забежала Страздене, наговорила такого… Был бы у тебя другой характер… Ведь работают же люди, и ничего не случается, а ты не годишься быть председателем, Арвидас.