— Вернулся, председатель?
— Как видишь, бригадир.
— Эх, вовремя, в самое время!
— Может, и запоздал малость, да что поделаешь… Доброе сено уродилось в этом году…
— Да, жаловаться не приходится. — Тадас поднял с земли клок сена, понюхал и с блаженным выражением на лице подал Арвидасу. — Понюхай. Сенцо что цветок. Не корм, а лекарство. Свезем без капли дождя.
— Как другие работы, Тадас?
— Шевелимся, председатель. Могло бы быть лучше — вот сахарная свекла вся травой заросла, лен весной тоже не успели прополоть, — но не все колесики без скрипу вертятся, как мой отец говорит. Эта история с кукурузой… — Тадас с досадой махнул рукой.
— Понятно. — Арвидас покачал головой. — А твои-то дела как? Не забывай, что не за горами сессия.
— Спасибо на добром слове, председатель. Эта учеба у меня в мозгу клещом сидит. Если и вытащу, головка останется.
Много вопросов еще вертелось на языке у Арвидаса, но он вспомнил Еву, и его снова охватила беспокойная тоска, которую он все острее ощущал в последние дни. Он попрощался с Тадасом и, пожелав всем удачи, двинулся следом за полным возом, который с тяжелым скрипом пополз по скошенному лугу. Рядом со сноповозкой тащился Шилейка, беспрерывно понукая лошадь, хоть это было и ни к чему, потому что не ленивая лошадка и так тянула что было сил.
— Воз сам выгружаешь, Викторас?
Шилейка вздрогнул и потупил голову. Широкие плечи поникли под невидимой тяжестью, босые ноги подкосились в коленках.
— Да вот… В сарай Лапинаса везем… — не ответил, а выдохнул, будто испуская душу вместе с этими словами.
— Много осталось?
— Мало… набьем сарай… до вечера…
— В сноповозку кидать легче…
— Вдвоем выгружаем…
— Рассказывали, хворал ты?
— Да вот… не взял бес…
Арвидас поравнялся с Шилейкой.
— Почему босиком? Может, еще за июнь не платили?
— Платили… — Шилейка ухватился за грядку сноповозки; телега сворачивала по настилу на большак, надо было придержать, чтоб не опрокинулась.
«Ясное дело. Прогулял трудодни», — хотел съязвить Арвидас, но сдержался.
— Если очень нужно, колхоз выплатит рубль-другой вперед.
Шилейка ничего не ответил. Надутая ветром рубашка трепетала как парус. Сильно пахло сеном и соленым потом.
— Главное — честно жить, Викторас. Все другое само собой придет.
Голова Шилейки задрожала, шея налилась кровью. Он хотел повернуться, посмотреть Арвидасу прямо в глаза — ведь только взглядом можно было выразить то, что он переживал сейчас, но парализующий страх сковал мышцы, и он только выстенал, вкладывая в это единственное слово все унижение, раскаяние, отвращение к себе и благодарность, все те чувства, что в последние дни раздирали его душу:
— Председатель…
— Я ничего не знаю, Викторас. — Арвидас кончиками пальцев прикоснулся к Шилейкиному локтю и тут же отдернул руку. — Забыл. А если ты хочешь, чтоб и другие забыли, то у тебя есть для этого пара сильных рук. Труд, мой милый, самый удивительный химикалий на свете, он любое пятно выводит.
— Я бы никогда… Лапинас… — выдохнул Шилейка.
— Оправдываешься? Перестань! К чему пустые слова?
— Да вот все он, Лапинас…
— С Лапинасом будет особый разговор, а твои дела забудем. Точка! Хорошо?
Шилейка затрясся, бросил вожжи и кинулся к Арвидасовой руке.
— Ну и дурак! — Арвидас с омерзением оттолкнул Шилейку. — За что же, мил человек? Если я для тебя что-нибудь и сделал, то не только из-за тебя одного, так и знай. А если ты мне что-то сделал, то тоже не мне одному. Людей обидел, общество. Такое преступление не слижешь, сколько бы руку ни слюнявил. Работай! Выпрямись во весь рост, как подобает человеку! Вот какого раскаяния мы от тебя требуем. Хватит, наползался за свою жизнь. Хватит, Шилейка!
Арвидас перескочил канаву и направился проселком прямо к усадьбе Круминиса. Когда он позднее обернулся, воз с сеном спускался с пригорка в деревню. Шилейка топал рядом, сгорбившись, низко опустив голову, ветер надувал его рубашку, и он казался огромным пауком.
Летний загон был оборудован тут же за телятником. Его составляли четыре просторных загородки, каждая для телят одного возраста.
У изгороди в примитивной летней кухне (четыре врытых в землю столба придерживали крышу, сколоченную из старых досок, две передвижные полустенки заслоняли от ветра) стояли два чана с варевом для телят. Мартинас, простоволосый, без пиджака, ковшом черпал варево и наливал в два ведра, которые относил к изгороди и подавал Еве. А Ева, подталкиваемая неспокойным стадом телят, разливала пойло в корытца, прикрепленные меж двух крепких стропилин на добрых полметра от земли.