— Эй, женщины, сюда идите!
Полольщицы с минуту помялись, затем женщины, что постарше, начали вставать и отряхиваться, вытирать о фартуки руки.
— Выпейте по кружке, погибче пальцы станут! — подчеркнуто любезно потчевала хозяйка. На щеках играли глубокие ямочки. — Выпейте за наше здоровье! Хозяин посылает. И знайте: панская водяная мельница с шерсточесальней опять завертится. Наш хозяин, Муктупавел, ксендз и Пекшан основали компанию, которая купит у государства мельницу. С пилорамой и поставом для пшеничной пеклеванки. Всей волости польза будет.
— А вам — богатство, — не дождавшись своей очереди за кружкой пива, Ядвигина мать вернулась к борозде.
За ней и Анна с Езупате. Они обошли хозяйского сынка, который, расставив ноги, загораживал дорогу, что-то жуя и причмокивая. Под черным пиджаком у него на груди торчала книга в синей обложке с косматой надписью «Пан».
ГЛАВА ВТОРАЯ
В воскресенье утром Анна встала на рассвете. Спустив ноги с кровати, пригладила руками свалявшиеся волосы. Вчера в бане не удалось как следует прополоскать. Не хватило дождевой воды. Мыться пришлось последней, в глубокой темноте, и кадку уже успели вычерпать. Попасть в баню раньше она не могла — отец послал в Розгали за керосином и спичками, а от Пушканов до Розгалей целых семь верст. Если же пойти окольной дорогой, и более того. Она выбрала окольную. Должна же она узнать, как живут Ядвига и ее мать.
— Надо поторапливаться… — глубоко вздохнула Анна. Успеть собраться в церковь, а до службы переделать уйму дел! О том, чтобы не пойти, остаться дома, нечего и думать. Отец пригрозил ремнем и карой по-страшней прежних.
Девушка обвела взглядом комнату. В утреннем свете та показалась неуютной и грязной. У печи куча сношенных лаптей и постол, на лежанке грязные онучи. Глиняный пол замусорен, на столе немытая посуда, над которой жужжат назойливые мухи. Целый рой мух. Ни вчера, ни позавчера никто их не гонял. Березовые ветки, которыми, закрыв окна и двери, пушкановцы бьют обычно мух на стенах и потолке, валяются, увядшие, за дверью. Пока помогали на толоке Тонславу и гнули спину на Озола, домашним размахивать прутьями было некогда.
Анна глянула в сторону запечья, на желтую спинку кровати с мужской и женской одеждой на ней. Оттуда доносится клокочущий, смешанный храп. Отец и мать спят. Пока не проснутся, Анне надо управиться в хлеву и на дворе.
Она надевает юбку и босиком выходит во двор, снимает с забора подойник, открывает дверь в хлев:
— Доброе утро, Толите! Пора хорошей коровке доиться!
Анна выпускает Толите и овец в загон. На пастбище их погонит мамаша Сперкая, сегодня ее день. Затем настает черед кур, подсвинка. Потом подметает метлой сени, приносит от колодца в ведрах воду. Так. Теперь можно заняться собственными туфлями.
У Анны Упениек, как у взрослой уже девушки, собственные праздничные туфли. Поношенные, и вид у них не из лучших. Но Анна ими гордится. Кожа мягкая, каблук довольно высокий, вдоль швов дырочки, узоры, а для шнурков четыре медных, звездчатых пистона. Мать выменяла их у городских мешочников, которые шатаются по деревням, клянча муку и сало. В мешках у них случаются хорошие господские вещи.
Особенно много мешочников из Даугавпилса появилось этой весной. Приносят и меняют на провизию одежду, обувь, часы. Цветастые шелковые ткани и тонкие, блеклые чашечки, звенящие от одного прикосновения кончиком ногтя. Было бы у крестьян что дать взамен, набрали бы всякого добра полные сундуки и комоды. Но откуда латгальскому мелкому крестьянину взять свиную грудинку, муку и крупу, когда с самого Сретения господня мяса ни крошки, а зерно занимают у богатых соседей? Хозяева-балтийцы и другие богатеи, правда, наменяли у горожан всякого добра, которого хватит на много лет.
— Х-ху! — Анна подышала на щетку и принялась наводить блеск. Красивые все-таки! Вот в таких бы в школу…
В школу! Да, в школу… Всякий раз, когда Анна вспоминает школу, в груди словно что-то обрывается. Анне так хочется учиться, читать книги. Но отец об этом и слышать не хочет. Говорит, школа не для бедняков. Школа стоит денег… нужен капитал. Плата в среднюю школу за одну зиму все хозяйство Гаспара сожрет. Не одно Аннино приданое и ее долю наследства. А если б Анна от своей доли отказалась? Если б все, что ей полагается, оставить Петерису?
О школе она думает часто. Мысли вокруг школы вьются и накручиваются, точно нити пряжи в клубок. Ох как ей хочется учиться!
На улице загрохотала телега. Грохот все нарастал. Затем чуть ли не под самым окном Упениеков громко заплакали дети.