— Погоди! — Лавочник ловко перемахнул через прилавок. — Не будем торговаться! Подумаем. Мы не рвачи какие-нибудь. У нас книги эти уже которую неделю стоят. Привез себе на беду. А у тебя на самом деле всего-навсего полтора рубля? Ладно, мы вот как договоримся. Давай свои полтора рубля и бери книжку, а в доплату, за долг, соберешь мне корзину брусники. Одну корзину. Ты из Пушканов ведь? Ты, по-моему, зимой ходила сюда в школу?
— Да, — подтвердила она. — Только как это так — в долг?
— Я тебе доверяю. — Лавочник сунул ей в руку желанную книгу. — Знаю, ты меня не обманешь.
Смахивая с разгоряченного лица пряди волос, Анна побежала обратно в церковь. «Какое счастье! Такую дорогую книгу приобрела!»
Завернув покупку в косынку, Анна смешалась с богомольцами. Как раз из дома ксендза вышел викарий, чтобы произнести проповедь. Сосредоточенный, даже сурово торжественный, духовный пастырь встал перед прихожанами. Одетая во все черное старушка рядом с Анной вздохнула. Перекрестилась, снова вздохнула, затем, увидев, что девушка внимательно разглядывает юношей впереди себя, ткнула Анну в бок, призывая ко вниманию.
Зазвенел колокольчик, и в полумраке раздалось всем знакомое покашливание, которым ксендз обычно предварял свою проповедь.
Анна сидела среди женщин и слушала, как все суровее и суровее звучали слова ксендза. Его возмущение постепенно достигло апогея.
— Католики! Что вы творите? Отвернулись от своей церкви, ступили на путь неверия. Посещаете мирские сборища, читаете нечестивые писания. Прошлой ночью прислужники сатаны опять сделали свое пагубное дело. Купленные иноземными злодеями, они прошли по божьей земле и раскидали антихристовы листки. И никто не встал на их пути. Католиками называетесь, перед богородицей крестным знамением осеняете себя, а живете как скоты. Только и знаете сивуху ведрами черпать, драться да в грязи валяться.
— Ишь как сурово, — сказал один из юношей и двинулся к выходу. За ним последовал стоявший за колонной смуглый мужчина, а за тем — третий. Под влиянием какого-то неожиданного внутреннего побуждения Анна тоже стала пробираться вслед за парнями.
Трое замеченных ею парней прошли по двору, затем — между повозками богомольцев и разлеглись на одной из телег. Неподалеку от повозки Гаспара.
Анна тайком сунула купленную книгу под солому на телеге отца, забралась на нее и, лежа на мешке, следила за парнями. Она была готова поспорить, что эти люди имеют прямое отношение к тому, чем возмущался только что ксендз.
Но парни разговаривали тихо. Поднявшееся на небосклоне солнце припекало все сильнее. Яркий свет резал глаза. Анна прикрыла веки и отдалась ласковому теплу. Она вскочила от пинка матери. Отец и остальные прихожане уже распутывали вожжи. Стало быть, богослужение кончилось.
— Лежебока! — бранилась мать. — Ни стыда, ни совести. В церковь, наверно, и ногой не ступала?
— В церкви я была…
— Была… — ворчала мать. — Уж дома ты у меня получишь… Ну, слазь с телеги! Идти пора!
— Куда это?
— К ксендзу, за Езупа просить.
— А мне-то зачем?
— Не твое дело. Сказали тебе, идти надо, и все тут. Как же быть? — обратилась она уже к мужу. Лошадь все-таки жалко гонять.
В приемной ксендза уже ждали Тонславы, Спрукст и Антон Гайгалниек. Подошли Упениеки и еще кое-кто. У мужчин и женщин за пазухой свертки, которые они оставляли в маленькой каморке, где в дверях сновала экономка ксендза Апале.
Езуп Тонслав с Антоном Гайгалниеком стояли у длинного покрытого белой скатертью стола.
Смешавшись с остальными, Анна слышала, как Антон поучал Езупа:
— Факт! О чем бы ни спросили, отвечай: «Живот болит, голова от смеха звенит…»
В другом конце дома стукнула дверь, прогудели тяжелые шаги, и в приемной вдруг стало так тихо, что слышно было, как на дворе кудахчет курица. И тогда в двухстворчатых дверях, ведших к домашнему алтарю, возник ксендз. Теперь он казался меньше ростом, чем в церкви.
Ксендз обвел взглядом присутствующих, слегка кивнул и устало произнес:
— Слава господу Иисусу!
— Во веки веков! — ответили ему собравшиеся.
— На что жалуетесь? — Викарий подошел к столу, задрал полу сутаны и зашарил в невидимом кармане. — Что гнетет души ваши, что лишает их покоя? — Пола сутаны скользнула вниз; тихо звякнув, на стол упала связка ключей, и пастырь пурвиенского прихода степенно уселся в кресло. Его широкая короткопалая ладонь с поблескивающими розовыми ногтями опустилась на край стола. Так верующим удобнее будет прикладываться к рукаву сутаны своего пастыря. — На что жалуетесь, спрашиваю я! — повторил ксендз.